Дневник. Том I. 1856-1858. Книга 2. Духовные опыты. Наблюдения. Советы
Шрифт:
Долготерпеливе Господи, помилуй мя!
Или вера и сладость, или неверие и мучение — выбирай одно из двух.
Только от Господа сердечною молитвою получаю я силу служить беспреткновенно. Аще бо бых человеком угождал, Христов раб не бых убо был, —говорит Апостол (Гал. 1, 10). Так и ты никогда не будешь Христовым рабом, если будешь угождать человекам. Гордец! Ты признаешь себя мудрее Бога, когда ропщешь на Него, зачем Он поступает с тобою так, а не иначе, зачем Он не помогает тебе, когда ты Его просишь о помощи. О слепец! Доколе ты будешь так слеп, что не покоришься Богу совершенно во всех обстоятельствах твоей жизни? Доколе будешь признавать себя правым, тогда как ты весь во грехах и беззакониях?
Начертай, носи и храни в сердце постоянно слово «любовь» и с нею сообразуй все дела свои. Тогда пути твои будут правы, иначе ни в чем у тебя не будет порядка. — Помни, что в сравнении с любовию все малоценно.
Если на молитве от всего сокрушенного сердца высказаны Господу
Священнику. При всяком Богослужении или требоисправлении, дома и на улице, говори себе внутренно: на меня смотрит Царь Небесный, Пречистая Матерь Его, Воинство небесное (и оно точно всегда тебя видит: от невещественных умов стены не закрывают нас) и все святые, и старайся вести себя как можно святее, как можно осторожнее.
Видя постоянное употребление своего имущества на нужды своих, говори себе: Господь даде, Господь отъят(Иов. 1, 21); пусть это будет постоянная жертва Господу. Все презри на земле.
Враже мой! Ты видишь, как Господь мой и твой милостив: что же ты и лезешь ко мне? Согрешу и покаюсь, и опять получу прощение.
Мир у меня теперь на сердце, оттого что я примирился с Богом, получил прощение грехов в молитве слезной.
Спаситель мой, Жизнеподатель и Благоподатель. Когда я прогневаю Его — я бедствую, уничтожаюсь внутренно; притом и все блага, какие бы они ни были, как бы не существуют тогда для меня. А когда я в мире с Ним, тогда я хожу в широте, мне спокойно, легко, радостно, и во всем я нахожу себе невинное наслаждение, все как будто манит меня к радости.
В церкви на молитве, в предосторожность от смущения, представляй только Бога да себя. А люди — земля и пепел: о них нечего думать, то есть нечего их бояться.
Если я, злой человек, умею делать добро, то Ты, Господи, Пренеисчетная Благостыня, кольми паче дашь блага, если я буду просить их у Тебя. Аще убо вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него(Мф. 7,11). Проси же без всякого сомнения благ у Господа, особенно — духовных.
Служа Живому Богу, вездесущему, всевидящему, всеправедному, Богу разумов, мы почти всегда забываемся и оскорбляем Его, служа Ему, как Богу не Живому, отдаленному от нас и не всеведящему — Богу, страшно сказать, как бы не имеющему разума, не судящего праведно каждый наш поступок, слово, мысль, сердечное движение.
(† Дух злобный, коварный и лукавый. Теперь я окончательно убедился, что твое дело — все смущения и страхи мои при Богослужении. Вчера с Божиею помощию, по молитве Пречистой Матери и Предтечи я одолел тебя, твой страх и твое запинание — и вот ты, наглый клеветник, со свойственною тебе хитростию захотел ввести меня во грех кощунства и хулы на Бога чрез смех во время вечерни на какой–то праздник, облекши в священные ризы покойного протоиерея Нектарьевского и диакона Ал. Таратина и поставивши меня с ними экстраординарно, вне службы, быть слушателем и зрителем их беспорядочного, кощунского служения (и это клевета! Протоиерей отличался благоговейным служением, диакон никогда не позволял себе неблагопристойностей при служении), чтобы и меня ввести в грех смеха; видишь, хотел примером высшего и характерного человека удобнее преклонить меня ко греху. Я, грешный, осклаблялся, но потом тотчас образумлялся и приходил в страх пред Богом. О подлая, низкая клевета и хула! Господи! Ополчи меня на врага оружием веры! Не тем, так другим злодей [48] хочет пленить! и отмстить!!! +
48
Далее в рукописи следует слово, не поддающееся прочтению.
Священнику. Когда причащаюсь с верою и служу беспреткновенно, не поддаваясь страху бесовскому, я целый день провожу прекрасно: мне легко, весело, а когда преткнусь по боязни на службе, целый день мне тесно и скорбно; ни молитвы без слез, ни кресты не избавляют меня от туги сердечной. Несчастный я человек. Кто мя избавит от [49] смерти сей?
Хорошо быть при царе постоянно, но тому требуется много внимательности к себе, требуется осторожность в речах и поступках, в струнку надо постоянно стоять; чисто и гладко все должно быть с волос на голове до сапог на ногах. Так и при Царе Небесном хорошо, сладостно находиться человеку, например, священнику, но внимательность к себе, к своим мыслям, к своему сердцу — неизбежное условие при том: душа должна всегда стоять в струнку пред Небесным Владыкою. Худо, когда провинится придворный пред царем. Царь наказывает его или выговором, или чем другим каждый раз, когда заметит его вину, — а он имеет случаи замечать почти все его поступки. Так же точно худо бывает и тому, кто служит ближайшим образом Царю Небесному и провинится пред Ним: Он наказывает его часто и сильно, чего не испытывают другие, вдали от Него ходящие. — Егоже
49
То же.
Посласте седмъ духов горше себе, и вшедше живущи ту(Ср.: Лк. 11, 26). Да, проклятые духи, я чувствую, что вы входите в меня и живете во мне. Адские гости! Сила крестная да изгонит вас! — Тебя Единого устрашатися подобает, Господи!
Священнику. Чтобы не смущаться на общественной молитве, зажги в сердце молитву.
Смущение — оттого, что сердцем пустым, не занятым сердечною верою и молитвою, овладевает бесовский страх.
Медицинские друзья человечества! Что вы молчите и не вопиете громогласно народу о вреде курения табаку? Разве не видите, как человечество постепенно растлевает свое тело ядовитым дымом и преждевременно умирает? Что вы не внушаете ему, что дым, азотное вещество, никак не должно быть вдыхаемо легкими, которые устроены Создателем только для вдыхания и выдыхания воздуха? Разве вы не видите, как у людей, любящих много курить, самое лицо часто становится бледным, безжизненным, бесцветным, что доказывает худосочие тела, страдание легких, неправильное варение желудка; от излишне принимаемого внутрь дыма и сами они делаются вялыми, скучными, болезненными в то время, когда они не удовлетворяют введенной потребности? Что вы не покажете пред глаза их множества примеров смерти от чахотки вследствие курения табаку? Вы взяли на себя целение материальной стороны (тела) человечества; исполняйте же ваше дело, заботьтесь о благе общественном. Врачи, Господь взыщет с вас за это небрежение. Не заботьтесь только о своих выгодах, не будьте самолюбивы, а подумайте добросовестно, как бы уменьшить зло, сделавшееся общим. Ваши слова, особенно если вы заговорите вместе, будут иметь силу на народ. Не обращайте внимания на то, что от этого пострадает интерес табачных фабрикантов или другого кого: люди, их здоровье, особенно их душа [50] вместе с телом, дороже всех корыстных расчетов. О! Какое зло производит этот табак и на душу по тесной связи ее с телом! Какое, вы спросите? Нет нужды и спрашивать. Посмотрите — и увидите, или лучше: вы это сами видите. Табак сделался общею потребностию, притом большею потребностию, чем пища и питие: к пище и питию прибегают только раза три–четыре в день, а к табаку — многие едва не без числа; приемы табачного дыма, особенно у людей, которые имеют много свободного времени, чрезвычайно часты. А все время курения не есть ли почти потерянное время для души, для удовлетворения духовных ее потребностей, некоторых удовольствий чувственных?
50
Далее в рукописи следует слово, не поддающееся прочтению.
Для людей благочестивых, положим, и самое время принятия телесной пищи не есть время, потерянное для Бога, для души, потому что человек богобоязненный и ядый, Господеви яст, благодарит бо Бога(Рим. 14, 6) и пиет он во славу Божию, но при курении табаку, которое есть непозволительная прихоть, мнимая, а не настоящая потребность, может ли быть благодарение Богу, не кощунство ли будет благодарение? Вы скажете, что и при курении можно иметь добрые мысли и чувства, даже делать дело хорошо: в добрый час. А я думаю иначе: гастроном во время стола думает только о том, что стол удивительно хорош, вкусен, что наслаждение прекрасным столом — высокое наслаждение, и, верно, ему не приходят в это время и на ум какие–либо духовные наслаждения, прямо добрые мысли и чувства, например, положим, мысль, что тогда, как он прекрасно и до пресыщения кушает, многие из его собратий остаются голодными, полуобнаженными, что к ним надобно иметь сострадание, что им нужно помочь, что его долг им помочь.
С гастрономом почти рука об руку идет табакопат (табакопаф). Или плоти угождать, или Богу — одно из двух [51] . Табакопат почти не способен иметь прямо добрых мыслей; во время курения любимого им табаку приходят ли ему в голову мысли о том, что деньги, потраченные на табак, на это положительно вредное зелье, гораздо лучше было бы отдавать бедным, не имеющим куска хлеба, что он бросает свои деньги, может быть, очень небольшие, прямо в землю, лишая себя, может быть, часто самых необходимых вещей!!! О, как бы пожал обильно в будущей жизни тот человек, который бы все деньги, истраченные на табак, раздал нищим? А теперь, бедный, он снискивает ими вечный огонь на свою голову. Да, братия. Этот огонь в ваших папиросах, сигаретах, трубках есть верный предтеча геенского огня, если вы страстно, постоянно возгнетаете его. Это — похмельное пьянство! Это не преувеличение, а чистая истина. Как огонь вина в утробе пьяницы есть предтеча вечного огня, так огонь в папиросах, трубках и сигарах у людей, страстно им преданных, есть верный предтеча огня. О сатанинские ослепления и пленение людей!
51
Далее в рукописи следует слово, не поддающееся прочтению.