Дневники 1920-1922
Шрифт:
3 Июня. Вот оно, откровенное насилие! Это движение руки в карман — не за револьвером ли? Эта примерка к плечу винтовки скучающего часового — не хочет ли он убить кого-нибудь, не целится ли он в живое? Эти ночные взгляды дикаря, инстинктом угадывающего, что вы — чужой. Эта невозможность укрыться от его взгляда никакими законами, декретами, мандатами: он, как охотничья собака, необыкновенным своим чутьем угадывающая скрытую дичь.
В коммуне живем мы, как дичь на болоте, в постоянном трепете, что пресветлый охотник выпустит на нас псов из своих исполкомов.
Борода и усы смягчают лицо дикаря, а бритье делает лица их наглыми — все стали бриться.
Преследующий меня жид.
Случилось однажды в некотором царстве, в некотором государстве, исполком одного охотничьего общества выпустил красных псов в русское болото…
Случилось, издали декрет, что дичь…
Псы перестарались: дичь стала пропадать, погибать, разлетаться в разные стороны. Тогда издали указ, что дичь получает равные права в исполкомах с красными псами и может явиться туда.
4 Июня. Рассказывал вернувшийся пленник белых о бесчинствах, творившихся в армии Деникина, и всех нас охватило чувство радости, что мы просидели у красных.
Тогда казалось, что мы — не белые, не красные, мы люди, стремящиеся к любви и миру, попали сюда, к этим красным в плен и потому не можем действовать, но что это наше лучшее как действенное начало находится там. Между тем хорошие люди могли действовать там меньше, чем здесь.
Итак, наше комиссарское хулиганье есть только отображение белого царского дворянского хулиганья, это в равновесии, а на стороне красных есть плюс — возмездие.
Отъезд в Москву назначается на пятницу 29 Мая — 11 Июня.
5 Июня. Михаил. На базаре хорошо поторговала Валя и за то купила дедушке конфетку к утреннему чаю — дедушка Михаил Иванович именинник, положила конфетку, а ночью мышка съела ее…
Вот Ты пришел ко мне, я собрался, иду, бегу, догоняю, зову, Ты обертываешься, и вижу, это не Ты. Он холодно мне поклонился:
— Что вам угодно?
— Я хотел спросить вас… нет, извините, я ошибся…
Как п ошло быть первым (в ряду) и как постыло быть последним, хорошо быть единственным в своем роде…
На могиле был, в тюрьме был, ночевал у Коноплянцева, съели клопы, дизентерия — вот так именины.
9 Июня. Никифор: верный человек, любящий, а вот пойми, как это выходит, что надует он пуще всякого жулика: здоров и так жизнерадостен, что постоянный шум и звон в голове; если ты ему друг и представляется случай с тебя поживиться, то он тебя вдвойне любит и по-прежнему, как друга, и за то еще, что можно от тебя поживиться; сливается с тобой в общем предприятии — все наше! Так и называет «наш гусь, наш поросенок», а в конце так получается, что его поросенок и его гусь, а у тебя только хвостик и лапки; объяснить положение — обидится, изругается, потом погрустит немного, и опять жизнерадостный шум и звон и новое предложение, и все по наивности, по доверию к своему чувству, что если ему будет хорошо, то, значит, и его приятелю.
Жизнь коммуны разыгрывается, точно по нотам конца империи, теперь даже лозунги пошли те же — «до победного конца» — и в то время, когда населению ясно, что конца нет войне; конец, видимо, будет точно такой же.
Есть ли в 19–20 в. хоть одно научное открытие, которое — силою интуиции — обдало века последующие чувством бескорыстной «интеллектуальной симпатии» к миру, как открытие Колумба или Коперника? Или теперь червяк научного анализа поедает всякое вдохновенное открытие немедленно, выделяя экскременты полезности? (замечательно теперь это «нео-», прибавляемое к великим именам). Завоевание воздуха, герой-акробат (в цирке полетчик, тут летчик), человеческая птица взлетала прямо с бомбою вверх.
Не будет ли вероятным такое предположение, что наука, стесненная практическими целями, главным образом, государственной обороны и т. п., давно уже не имеет внутренней обаятельной силы, так же, как и философия и религия, и что вот это духовное «оскудение центра» и является причиной нарастания варварских сил под флагом социализма и что туда, в социализм, все ушло?
Сегодня (27–9) получено письмо от последней жены Сережи (ст. Кавказская, Лидия Ивановна Пришвина (Сахарова), что 14 Дек. Сережа умер от тифа.
Советские рабы и неделя просвещения: выдавали тухлую капусту, и вдруг там увидели кусок хлеба (закваска) и бросились делить и тут же ели эту вонючую жвачку.
Идея самоистребления была мне близкою с детства, но я ее отгонял, поднимаясь на волну радости; теперь стало очень опасно. Ехать нужно поскорее.
10 Июня. Щекин носится по советским волнам, как рыбак на воде, застигнутый бурею: нужно прилаживаться к ветру, вечно меняя паруса маленькой лодочки, где-где ни увидишь его с лекциями, то у табачников, то у почтовиков, то мелькнет на эстраде в саду у военных, то хлопочет о выдаче капусты учителям.
Я стараюсь держаться в затоне и смотрю с тоской на это кувырканье, но больше нельзя, нужно переплыть к другому затону через бурю, и вот… (направил лодку в Москву, а ее погнало в тюрьму…).
Письмо из Москвы от Малишевского (его адрес у его тетки узнать: Малая Грузинская, 12, кв. Елены Мих. Ваач).
Мало-помалу все, как прежние мужики, решительно все — рабочие, купцы, интеллигенты, учителя и служащие — надели маску раба русского, у другого и есть все, а ходит с оборванными карманами, сыт, а жалуется на голод, полное безразличие к роду власти, а ругает власть и льстит ей в глаза. На фоне этой искусственной и действительной нищеты разгуливают молодые кавалеры в щегольских френчах, с бритыми и наглыми мордами, комиссарские женщины в платьях прежних господ.
13 Июня. Все бегут из города, повальное бегство.
Отъезд в Москву назначается на пятницу 5 Июня — 18.
Диякон коммунист Казанский по глазам узнает потомков духовенства и, узнав, беспощадно преследует (тоже сын диякона Германова, которому ухо отрезали мужики).
Интеллигенции осталось только осознать всю глубину своего страдания и взять на себя инициативу Голгофы.
«Паек» определил положение и армии и интеллигенции: стало некуда бежать, развилась особая, тюремная жизнь.