ДНЕВНИКИ 1973-1983

Протоиерей Александр Дмитриевич

Оттуда домой по "старой" дороге, как ездили, когда жили в Нью-Йорке, мимо нашего дома, где прожили первые одиннадцать лет нашей американской жизни. Всегда остро переживаю эти прикосновения к прошлому.

Сегодня после утрени: исповедь недавно рукоположенного священника, молебен молодому студенту о каких-то его друзьях. Наличие, не умирающий в мире запас – веры, жажды "горнего".

Четверг, 19 декабря 1974

Св. Николая Чудотворца по старому стилю. Вчера служил торжественную вечерню в Whitestone, где храмовый праздник. Как всегда – подъем и радость при виде восьми молодых священников, молодого хора, всего этого движения и тоже подъема, когда вспоминаю этот приход двадцать лет тому назад! С какой ненавистью, с каким презрением относились тогда старые окопавшиеся "миссионеры", а также самодовольные, только что из Европы приехавшие священники к каждому новому слову, как отстаивали это

спящее, меркантильное православие! И вот все же что-то проросло. Но и как трудно! Вчера же письмо от бывшего студента] J.L., длинное, мучительное: уходить ли из священства или нет? Вчера тоже известие о том, что Т.К. бросил священство… Сегодня исповедь П.М. – что делать, куда идти, со всех сторон давление избрать "маленькое" и "разумное".

Корпусной праздник. Воспоминание о детском опыте праздника, "квинтэссенции" праздничности. Так ясно, что все дано, все предопределено в детстве. Как я благодарен Богу за эту в сущности странную – безбытную и по-

1 рождественский дух (англ.).

своему на какие-то куски разорванную жизнь (корпус и Подворье, лицей и эмиграция, Кламар и Америка и т.д.), теперь осознаваемую в своем глубинном единстве. "Но веял над нею какой-то томительный свет, какое-то легкое пламя, которому имени нет…"1.

Вчера весь день – за письменным столом. Буквально десятки писем – ответов на гору неотвеченных писем. Как из-под палки!

Пятница, 20 декабря 1974

Вчера вечером у нас – Штейны: Юра и Вероника, Лена и Лиля. Ездил за ними в Woodside и после ужина отвозил обратно. Удивительно хорошие и светлые люди. Конечно, весь вечер разговор о Солженицыне, об "Из-под глыб", о "мальчиках", как Вероника называет Литвинова, Шрагина и др. и которые смертельно, кровно на Солженицына обижены. То ли еще будет, когда они прочтут "Образованщину"!

В семинарии последний, до каникул, день. На утрене уже горсточка студентов. Солнечные пятна на стене. Вчера – первый трипеснец предпразднества. Любимая мною атмосфера "кануна".

Том и Павел Лазор увлекаются "Путем моей жизни" митрополита Евлогия. Вчера за завтраком – разговор о русских эмигрантах, об их "специфике" – в приходе, американизированном, о.Павла Лазора, об их подходе к Церкви… А днем я писал статью о патриархе Тихоне. Вопрос Тома и Павла: можно ли действительно строить церковь, приход – "только" на Христе? Можно ли преодолеть – церковно – эту сращенность церкви с "плотью и кровью"? В этом, в сущности, весь вопрос американского Православия и – шире – Православия в двадцатом веке. Его "экзамен" на трансцендентную "истинность" и вселенскость. Однако если истина его только о мире ("освящение жизни"), то на экзамене этом оно провалится. Если же оно, прежде всего, истина о Царстве Божием ("эсхатология"), то тогда оно его выдержит. Ранняя Церковь побеждала только эсхатологической радостью, несомненностью – для себя – опыта Царства Божия, "пришедшего в силе", ощущением, видением "зари таинственного дня"2 . Для подавляющего большинства православных это очевидно звучит книжно и отвлеченно. Единственную альтернативу "плоти и крови", быту, национализму и т.д. они видят тогда только в развоплощенной "духовности", притом непременно сугубо индивидуалистической. Tertium non datur3 . Но вот, слушая вчера песнопения предпразднества: "Христос раждается падший возставити образ…", "таинственный сад…" – весь этот набор удивительных образов и символов, я снова и снова думал: сердце, сущность всего в Церкви именно здесь , в этом постоянном прорыве к "последнему" как уже данному, ощутимому, созерцаемому… Церковь живет не "церковью", не "религиозной редукцией" (организация, клерикализм и т.д.) и не "миром" (тут

1 Из стихотворения Г. Адамовича "Без отдыха дни и недели". Правильно: "Но реял над нами / Какой-то особенный свет, / Какое-то легкое пламя, / Которому имени нет".

2 Из Акафиста Пресвятой Богородице.

3 Третьего не дано (лат.).

неизбежна identity1 – национальная обычно, а если нет – то какая угодно: этническая, "духовная", иконная…), а Царством . Она есть – таинство Царства. И вопрос только в том – с одной стороны: почему христиане это забыли и это "выдохлось", а с другой: можно ли к этому опыту вернуться. Свидетельство о нем, призыв к нему могли бы, должны были бы быть, я убежден, сущностью православного возрождения и его вселенской миссии, ибо тут все – и преодоление секуляризма, и богословский "синтез", и ответы на "современные" вопросы о культуре, об "истории",

о "религии" и т.д. Но никто этого как-то не слышит, и меньше всего – богословы, все удивляющиеся, почему и мир, и Церковь так глубоко равнодушны к их научным исследованиям, почему предпочитают либо свою "редукцию" Церкви (русскую, греческую, какую угодно), либо жадно бросаются на всяческую, подчас сомнительную, "духовную" литературу. Ибо и то, и другое – реально, есть , тогда как книги о византийском богословии относятся к чему-то, чего в реальности нет.

Мы говорим человеку: Православие, христианство – не русское, не греческое и т.д. Мы говорим ему: оно освящает всю жизнь. Но он чувствует себя русским и требует, чтобы Церковь, чтобы Православие освятило его жизнь, то есть его реальность. Во имя какой же реальности мы зовем его отказаться от этого? Во имя Церкви , отвечаем мы. Но в чем же реальность Церкви? That's the question2 . Молодые священники самоуверенно отвечают: ходите в церковь, часто причащайтесь, "стройте" приход, участвуйте в церковной жизни. Но в том-то ведь и дело, что никакой своей жизни у Церкви нет, а если есть, то довольно призрачная. Если же Церковь живет миром , то, значит, реальностью жизней ее членов. И тогда не имеют права говорить: то, что реально для вас, вообще говоря, не реально… Но на деле Церковь живет Царством Божиим, в этом ее жизнь, действительно собственная, ни к чему в мире не сводимая. Этот опыт Царства Церковь призвана нести миру, и это опять значит – в реальность… "Церковь в себе", церковность ради церковности – страшное сужение, измена и подмена…

Пятница, 17 января 1975

Перерыв – меньше чем в месяц, и чувство такое, что прожита целая жизнь. Вчера вернулся из Парижа, куда мы с Л. уехали вечером в день Рождества после чудного празднования, чудной елки со всеми внуками. Но Париж был столь напряжен, в этом же году особенно из-за Солженицына – первые девять дней, что три недели, проведенные там, кажутся очень длинными. Хочу хотя бы кратко записать все по дням.

Приехали 26-го утром (четверг). В тот же день в четыре часа встреча в кафе с Никитой и Машей Струве]: Солженицыны приезжают завтра (то есть 27-го)! Будем вшестером встречать Новый Год у "Доминика"3 . Страх и трепет: "каково будет целование сие"?

1 идентичность (англ.).

2 В этом-то и вопрос (англ.).

3 Русский ресторан в Париже.

Пятница 27-го. Еще "свободный" день! С утра с Л. по Парижу. Завтрак с Андреем в маленьком ресторанчике. Вечером звонок от Струве: приехали и ждут… Едем поездом к ним. Очень радостная встреча. Объятия. И все же – с самого начала чувство какого-то отчуждения, не то, что было… Потом все это объяснится… Очень нервные Н.икита] и Маша, у которых Солженицыны] остановились.

Суббота 28-го. У С.олженицына] заседания у Струве] в Villebon с издателями] и Морозовым. Мы "свободны". Вечером "даем" ужин Андрею, Лике и девочкам у Prunier1 . Радость общения с ними.

Воскресенье 29-го. Литургия на Olivier de Serres, потом кофе у Игоря Верника, завтрак у Андрея.

Понедельник 30-го. Рано утром еду к Струве] в Villebon и втроем – с Солж. и Никитой – едем на русское] кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Полтора часа! С. очень взволнован, особенно "военными могилами": записывает имена, надписи. "Ведь это – все мои отцы, его поколение!.. Там погибшее под сталинскими глыбами, и вот – здесь – в изгнании!" На кладбище о.Н.Оболенский хоронит кого-то: сегодня же весь Париж узнает о присутствии Солженицына! Возвращаемся в Villebon, откуда С. и Струве едут немедленно в Версаль и Шартр. Зовут с собой, но я возвращаюсь в Париж. Прогулка с Л. по старым парижским кварталам] Marais, St. Sulpice.

Вторник 31-го. Солженицыны переехали на rue Jacob (Hotel Isly), и Наташа С. свалилась с сильным гриппом. Я захожу в отель в десятьутра, и мы выходим с А.И. на осмотр Парижа. Тепло. Солнечно. Шесть часов пешком, вдвоем: esplanade des Invalides, pont AlexanderIII, Rond Point, Concorde, Rivoli, Vendome, Hotel de Ville, завтрак в маленьком ресторанчике, потом Bastille, Monmartre, place de Teatre, вниз – на Pigalle и до Trinite, где расстаемся…

Сначала он захвачен Парижем, особенно историческим (где что случилось…), радостен, порывист. Но под вечер, когда стояли на горе над Парижем, вдруг как бы затянулся грустью, сжался, ушел в себя, погас. Долгое – странно-задумчивое – хождение вдоль тиров и балаганов на Pigalle. Впечатление, что он внезапно физически ощущает страшную тяжесть, лежащую на нем. Тяжесть, от которой он как-то "темнеет".