Дневники казачьих офицеров
Шрифт:
Я им об этом ничего не сказал, а только спросил:
— Не страшно быть в пластунах?
Мне всегда казалось, что в пешем строе вести бой опасно. Как бы беспомощно. То ли дело конная атака! Или конные маневры — обход ли противника или даже отход, отступление. Все можно и нужно делать быстро, сноровисто. А в пешем строе — одна медлительность, пассивность и даже опасность при отступлении. Так думал всегда конник.
— Никак нет, господин полковник! — вдруг дружески, с улыбкой отвечают они, мои родные кавказцы-сверстники. — И не страшно и спокойней даже… и меньше забот без коня, — добавляют они, рядовые казаки, участники двух долгих войн и… ничем не награжденные.
Приказ генерала Улагая
Дивизия отошла на станцию Иловайская. Вернулся генерал Шифнер-Маркевич. Здесь им получен следующий приказ от генерала Улагая:
«Всю 1-ю Кавказскую казачью дивизию свести в один полк и оставить на фронте под командой одного из командиров полков. От всех четырех полков выделить кадры и с ними двигаться на станцию Матвеев Курган, в мое распоряжение, для формирования Кубанской Армии».
Это распоряжение для нас было полной неожиданностью. Кроме того, нам казалось, что к нам должны влиться формированные на Кубани казаки, но не мы, оставив фронт, идти в тыл, на странное, и так запоздалое, формирование Кубанской армии.
Мне лично тогда показалось, что это уже неосуществимо. Но высказывать свои мысли никто не стал, когда нас, Соламахина и меня, единственных командиров полков, оставшихся в живых, вызвал к себе генерал Шифнер-Маркевич и прочитал этот странный, на мой взгляд, приказ генерала Улагая. Молчал и Соламахин, как и Шифнер-Маркевич.
— Кто из вас, господа, хочет остаться на фронте? — нарушив молчание, спросил генерал.
— Как младший в чине, как молодой шкуринец — на фронте должен остаться я, — отвечаю генералу.
— Нет, не так!.. Как младший в чине и как молодой шкуринец — полковник Елисеев должен вести кадры дивизии, а я, как старший в чине и как старый шкуринец — я, полковник Соламахин, должен остаться на фронте, — ответил мой старый друг.
Генерал Шифнер-Маркевич, умный и деликатный начальник, благородный и все ясно понимающий, он выслушал нас стоя, глядя на телеграмму Улагая, лежавшую перед ним на столике. И потом, подняв глаза на нас, ясно произнес:
— Миша, ты прав. Как старший в чине, ты должен остаться на фронте, а полковник Елисеев поведет кадры дивизии.
Мы оба взяли руки под козырек, поняв это как точное его приказание.
В телеграмме генерала Улагая сказано было: «Выделить 150 казаков на лучших лошадях и оставить их на фронте», что и было выполнено. Получилась сильная сотня. От своего 2-го Хоперского полка я назначил в нее младшим офицером есаула Жукова, недавно вернувшегося в полк. Оставил и все полковые наличные пулеметы, числом четыре, под командой сотника Дубкова.
В противовес тому, что написано потом за границей генералом Врангелем по донесениям старших его генералов-конников, что «конский состав в частях совершенно пришел в упадок», и другие невзгоды, в нашей дивизии этого не было. Конский состав дивизии, конечно, не был блестящий, но он оставался до конца хорош. Мы отступали уже по Украине, и фуража было вполне достаточно. Вот почему «выделенная сотня казаков» от 1-й Кавказской дивизии была сильна.
Что было занимательно, так это то, что казаки послушно оставались на фронте, а нам уход в тыл казался и странным, и несвоевременным. Мы еще наивно верили, что это есть наш временный неуспех…
Умный, скромный и молодецкий полковник Соламахин, не желая самообольщаться, назвал выделенных казаков с пулеметами не «полком», а «Отдельной сотней» и себя — только командиром сотни.
Генерал Шифнер-Маркевич отдал по дивизии соответствующий приказ, что «полковнику Соламахину оставаться на фронте с Отдельной сотней, войдя в подчинение генералу Фостикову, а полковник Елисеев назначается начальником кадров 1-й Кавказской казачьей дивизии, которому следовать на станцию Матвеев Курган, в распоряжение генерала Улагая».
В тот же день он со своим начальником штаба дивизии полковником Соколовским выехал поездом в Екатеринодар.
«Передайте войсковому атаману и всему Кубанскому войску, что если мы не вернемся назад, то это значит, что все мы погибли за славу и честь Кубани… А если судьбе будет угодно сохранить нашу жизнь — то сотня отойдет в Крым». Так сказал перед строем нам, уходящим в тыл, растроганный и откровенный, как и доблестный в боях, полковник Соламахин.
Распрощавшись с остающимися на фронте, во главе группы в 250 казаков двинулся к Матвееву Кургану. С нами шел и начальник всей артиллерии корпуса генерала Шкуро, полковник Сейделер, [253] личный друг и старый соратник и Шкуро, и Шифнер-Маркевича. Он уроженец Тифлиса из военной среды, всегда в черкеске и милейший человек в жизни.
253
Сейделер Мстислав Николаевич — р. 12 июня 1886 г. в Тифлисе, сын полковника. Окончил Михайловское артиллерийское училище (ок. 1907 г.). В Великой войне капитан гвардии. Весной — летом 1918 г. начальник артиллерии отрядов Шкуро, в Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, командир 2-го Кубанского казачьего конно-артиллерийского дивизиона (октябрь 1918 г.), командир Кавказского казачьего конно-артиллерийского дивизиона (1919). В эмиграции во Франции, умер в Париже 22 ноября 1939 г.
На Матвеев Курган прибыли с вечерними сумерками. Здесь происходила полная неразбериха. Везде стояли интендантские поезда и другие составы. Много было воинских обозов. При нас и воинскими чинами, и жителями расхищались казенные склады. Жители тащили главным образом сахарный песок в мешках. Никто им уже не препятствовал. Анархия была на полном ходу. Здесь мы не застали генерала Улагая.
Через коменданта станции от него получено распоряжение — двигаться на Ростов.
Мы идем на Кубань…
Переночевав, остатки дивизии двинулись на Ростов. Странно было то, что ни у кого не было радости, что мы идем в тыл. Что-то подсказывало каждому из нас ненормальность положения и распоряжений высшего командования. Но мы идем туда, куда нам приказано.
Здесь стоял уже глубокий снег… Дорога от прохода многих обозов была растолчена. Двигаться верхами было тяжело. Приспособив в упряжь для санок некоторых лошадей, привязав в седлах остальных, рысью, на полозьях, двинулись к Ростову, до которога, по птичьему полету, было шестьдесят верст.
Мы едем словно по снежной Сахаре. Если дорога была заполнена всевозможными обозами, то от дороги, сколько хватал глаз, было сплошное чистое снеговое поле.
Мы оторвались от боевой действительности и двигаемся по абсолютно мирному пространству.
Следующий ночлег был в Эривани (армянском). Чтобы войти в Ростов настоящей воинской частью, все сели вновь в седла.
Проехали несколько верст, как нагнали какую-то довольно компактную колонну саней и подвод, числом 20–25, с которой идет до одной сотни конных казаков. Впереди нее кавалерийский штандарт в кожаном чехле.