Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— А как насчет болиголова? — продолжал допытываться Птолемей. — Как долго проживет человек, приняв смертельную дозу?
— Ну, во всяком случае, ему хватит времени, чтобы произнести со смертного одра памятную речь, как сделал Сократ. То есть это хороший яд для писателей, поэтов и философов.
Олимпий помолчал и добавил:
— Но болиголов — не только яд. В небольших количествах он применяется для лечения болей в груди и при астме. Конечно, чтобы решиться на такой способ лечения, нужно иметь смелость.
— Или
— Лекарства и яды тесно связаны друг с другом. Греческим словом «фармакон» обозначают и то и другое. А когда жизнь становится невмоготу, яд — лучшее снадобье против такого недуга.
Я подумала о римском способе убивать себя, пронзая мечом. Конечно, для цивилизованного человека яд более приемлем. Кроме того, как мне показалось, римляне слишком спешат покончить счеты с жизнью. Они хватаются за меч или вскрывают вены даже при мелкой неудаче.
— Что правда, то правда, — согласилась я с Олимпием.
Мы продолжили прогуливаться, обсуждая растения.
— Вот белладонна, или «сонная одурь». — Он указал на длинный веретенообразный куст с овальными листьями. — Отравляет все вокруг себя сильнодействующими испарениями. Симптомы необычные: картины перед глазами расплываются, а сердце начинает колотиться так неистово, что его биение слышно на расстоянии вытянутой руки. Очень болезненно. Тебе это вряд ли бы подошло, — добавил Олимпий, повернувшись ко мне, и легкой походкой зашагал дальше. — А вот так называемый «собачий лопух». Его цветы — эти серые пушистые шарики. Яд вызывает страшные конвульсии и оставляет на лице жертвы безобразные гримасы.
— Довольно! — сказала я. — Откровенно говоря, все они для меня сливаются в одно.
— Нет, я хочу послушать еще. А что здесь? — Птолемей указал на куст с пучками белых цветов.
— Весьма интересное растение, — ответил Олимпий. — Молочай, родственник лавра. В закрытом помещении человек может лишиться чувств от одного запаха этих цветов. Ядовитые свойства растения сохраняются долгое время после того, как само оно увянет и умрет. Симптомы ужасны: неутолимая жажда, невыносимые боли в желудке, нестерпимый зуд. Кожа шелушится, внутри все горит.
Родственник лавра. Да, листья этого растения с виду такие же, как в любимых римлянами лавровых венках. Да и симптомы, что говорить, схожие. Неутолимая жажда — жажда славы. Нестерпимый зуд — стремление к власти. Внутри все горит — от азарта, разжигаемого заговорами и интригами.
— Неужели нет никакого противоядия? — спросила я, думая скорее об этом аллегорическом недуге, нежели о реальном.
— Противоядие? Только если попытаться извергнуть яд вместе с рвотой. Но зачастую это тоже вредит жертве.
Итак, едва ты соприкоснулся с отравой — едва твое чело увенчал лавровый венок, — ты обречен.
— Давайте оставим тему ядов, — предложила я. — Открой нам другую сторону сада — исцеляющую.
Птолемей скорчил гримасу, заявил, что это скучно, и, пока Олимпий показывал мне грядки с полынью, хной, лавандой, имбирем, алоэ, нардом и бальзамином, почти не обращал на них внимания.
— А в том углу сада, — сказал Олимпий — высажены растения, обладающие обоими свойствами. Как горькое яблоко.
Он указал на ползучую лиану, только что закончившую цвести. На ней уже завязывались плоды.
— В малых количествах эти фрукты можно использовать, чтобы истреблять насекомых или провоцировать выкидыш. Но стоит превысить дозу, и плоды вызовут мучительную смерть.
— Пожалуйста, не пробуй это средство на нас, — отозвался Птолемей.
— А вот знаменитая и легендарная мандрагора, — заявил Олимпий.
Мясистые сморщенные листочки отходили от центрального стебля растения, а между ними гнездились пурпурные цветы.
— Яблоко любви. Оно вызывает у своей жертвы — если это слово уместно — любовное желание, — рассказывал Олимпий. — Кроме того, мандрагора способствует зачатию, но в избыточных количествах способна вызвать ступор, болезненный понос и смерть. Однако соблазнители не могут подмешивать его в вино, чтобы быстрее добиться желаемого, поскольку хмельное усиливает не любовные, а ядовитые свойства растения.
— Мне говорили, что у мандрагоры какие-то особые корни, — заметила я.
— Да, корень мандрагоры похож на фаллос. Считается, что когда корень вытаскивают из земли, он кричит.
— Как фаллос? — У меня вырвался смех. — В жизни не слышала, чтобы фаллос кричал.
Олимпий смутился, Птолемей тоже залился краской, а потом оба покатились со смеху.
— Отличная сцена для греческой комедии, — выговорил наконец Олимпий.
Осмотр сада на этом закончился, но когда мы уже уходили, я бросила последний взгляд на невинную с виду мандрагору и снова рассмеялась.
В тот вечер я тихо ужинала в своих покоях в компании Хармионы, Ирас, Птолемея и маленького Цезариона, которого пора было учить, как вести себя за столом.
— Когда ты в свое время станешь царем, тебе придется давать множество пиров, — рассказывала я сыну, подвязывая ему салфетку. — Это обязанность монарха, причем далеко не самая обременительная. Любой правитель вынужден пробовать великое множество разнообразно приготовленных яств и выслушивать уйму речей. Смотри: ты должен расположиться таким образом…
Смеркалось, в комнате зажгли масляные лампы, и на меня вдруг накатила унылая волна разочарования и безразличия. Я все же чувствовала себя здесь чужой. Рим изменил мой взгляд на мир: то, что когда-то казалось совершенным и достаточным для счастья, теперь виделось мелким, почти провинциальным.