Дневники

Неизвестно

48

— Мамочка! Но, когда ты дашь мне касторку, я обязательно буду плакать.

— Зачем же? — говорит мать.

— Обязательно,— убежденно говорит девочка и плачет.

Сценарий “Пархоменко” переделывали раз пятнадцать⁷⁶. Менялись редактора, падали империи, разрушили половину Лондона, а “Пархоменко” все еще доделывали. Наконец, режиссер привез “окончательный” экземпляр. Старший редактор прочел и звонит мне:

— Там много изменений. Не можете

ли дать письменное подтверждение тому, что они сделаны с вашего согласия.

— На сценарии моя фамилия,— отвечаю.

— Так-то так, но с такой бумажкой мне его было бы легче проводить.

Мне стало жалко его, и я сказал, что пришлю.

 

31 окт[ября].

Вечер. Просмотровая комната (“зал”) в Комитете по делам кинематографии. Смотрим “Рев толпы”, американский фильм о боксерах. В перерывах наперерыв рассказывают анекдоты. Вот три из них:

1) Храпченко заканчивает сводку в Совнарком такой фразой: “четыре наших драматурга не вернулись на свои базы”.

2) Мы выступили с таким предложением воюющим сторонам: “В целях уменьшения встречных перевозок и экономии горючего, необходимо, чтобы германские летчики бомбили Берлин, а английские — Лондон”.

3) Карикатура из англ[ийской] газеты.

“Сводка Верх[овного] Командования герм[анской] Армии:

"...Мы потеряли — 127 самолетов"”

“Сводка Верх[овного] Ком[андования] англ[ийской] Армии:

"...Мы потеряли — 123 самолета"”

Жирная черта. Подпись: “Итого — 250, в пользу СССР”.

И последний анекдот, уже случившийся в просм[отровом] зале. Когда я рассказал Шкловскому и Брику⁷⁷ о том, как К.Николаев, муж Екатерины Павловны Пешковой⁷⁸, нашел неопубликованную рукопись Ленина, относящуюся к 1905 г., что она содержит и как мы читали, Брик, небрежно выслушавши это, сказал:

— А знаете, Виктор, в Париже нашли стихотворение Маяков-

49

ского, уже напечатанное, но исправленное им для печатания в Париже...

Видимо, вчерашнюю статью в “Вечерке” о “новом” в работе в Союзе писателей он принимает всерьез; и нимало не сомневается в ничтожности Маяковского.

 

8 ноября.

Из рассказов П.П.Кончаловского о Шаляпине:

а) Студия Врубеля. Собрались гости. Начали разговор об искусстве, об актерах. Шаляпин говорит:

— Вот я сейчас вам покажу, что такое артист.

Ушел в другую комнату. Гости ждут пять минут, десять, думают, пошел гримироваться. Опять начались разговоры.

Вдруг раскрывается дверь и влетает бледный как мел Шаляпин:

— Пожар! — говорит он.

И все бросаются вон из квартиры.

Шаляпин догоняет их на площадке и, хохоча, кричит:

— Ну, что? Артист?

б) 1920 год. Голод, холод. Какой-то доктор достал спирт

и вино, устроена пирушка. На другой день Шаляпину выступать. Перед выступлениями он очень волнуется, и Исайка, его секретарь, говорит: “Не поедет, не будет выступать”,— тогда Шаляпин, из противоречия, едет.

Концерт в Филармонии. 9 часов вечера. В пять часов, Петр Петрович был у него, Шаляпин еще спал, мучался. В десятом часу приезжает. Выбежал во фраке, свежий, громадный. А в зале все сидят в шубах, и пар изо рта. Начал петь “Уймитесь волнения страсти” и вдруг сорвался, схватился за сердце...

— Шаляпину дурно, доктора! — закричали тотчас же. Побежал за кулисы доктор. Пауза. Шаляпин выходит, прижимая руку к сердцу.

— Я допою...

— Не надо, не надо,— кричат из публики. Допел. Затем, после концерта, подошел к П[етру] П[етровичу] и сказал на ухо:

— Голос сорвал. Никогда не надо пить спирта и вино одновременно.

— А сердце?

50

— Э, сердца и не было. Это я сделал для того, чтобы не сказали, что Шаляпин потерял голос.

 

21 дек[абря] 1939 г.

 

Мастерская художника.— Диван кр[асного] дерева, обитый синим, выщербленный, словно стертое зубчатое колесо. Картины на подрамниках с лохмотьями по краям; окрашены белым. Антресоли. Арка — и вдали темно-зеленое; мешки с чем-то, камера автомобильная; <...> человек в сюртуке, сильно запыленный; картины, обращенные к стене, бутылка с лаком, кисти на подоконнике.

Мальчик сидит на стуле, подперев ручкой голову; у художника на руках папка, он пишет.

— Ах, как интересно! Вы знаете гр[афа] Игнатьева⁷⁹? Вчера на премьере познакомился. Он весь оттуда, из прошлого. Интересный человек.

Двойные рамы, запыленные. Выпал снег,— и стало очень светло.

51

— Попробуй положи вторую ручку на стол. Вот так, вот. Очень хорошо. Вот. Так. Ах ты, как хорошо. А ну, на локоть больше отдав, так, так, так. Сейчас, сейчас, посиди так минутку.— Полураскрыв рот, бросает бумагу на пол.— Ну-ка, ну-ка, еще. Так хорошо сидишь.— Сунет в рот.— Ай, как здорово! Сиди, сиди немножко.

Он в сером. Шелестит карандаш. Он держит левой рукой папку на коленях. Сморщил лоб, так что морщины словно накопились сто лет. Отодвинет стул, чертит.

Как будто сдирает кожу, берет крошечный нож, точит карандаш:

— Собственно, здесь Веронезу было б большое занятие. Видите, какой у него цвет и фон. Сиди, сиди!

— Вот в эту руку, может быть, возьми книжку. Вот ты читал и закрыл. Вот, теперь встрепенись, отдохни. Вот мы найдем, как держать книжку. М[ожет] б[ыть], мы пристроим беленький воротничок, для цвета лица. Ну, теперь давай ручку поищем. Облокотишься, а книжку... Вот хорошо. Вот.