Дни изгнания
Шрифт:
– Совершенно верно, – согласился Данри. – На этот счет у Пертиса Майлвада есть хорошая поговорка: даже шакалы убивают свою добычу прежде, чем начать за нее драться.
При упоминании имени Пертиса Ивмир напрягся. Данри решил, что пора кончать обмен любезностями.
– Знаете, я собственными ушами слышал, как Пертис преуменьшал свои права на трон Элдиса, а потом и вовсе от него отрекся. Он прекрасно осознает, что происходит по линии незаконнорожденного, да еще и родившегося от женщины низкого происхождения.
– у Пертиса ум острый, как бритва, – сказал Ивмир раньше,
– Я тоже, – сказал Данри, – хотя он большой чудак. Редко встретишь человека, который настолько бы не желал править.
Каварин внимательно слушал, склонив голову на бок, как делают умные собаки.
– Ты знаешь Перро лучше других, – сказал Ивмир.
– Знаю, и никогда не встречал человека, который бы так соответствовал символу своего клана. Пертис бывает так же упрям, как барсук, если уж вобьет что-нибудь себе в голову. Он хочет остаться в Каннобайне и будет цепляться за это всеми когтями.
Ивмир задумчиво кивнул, а Каварин беспокойно задвигался в своем кресле.
– Все это прекрасно, – резко сказал он, – но почему он не хочет присягнуть на верность своему истинному королю?
Ивмир плавно повернулся и бросил на него предупреждающий взгляд.
– О, я хотел сказать… м-м-м… – начал заикаться Каварин. – Несомненно, он сделает это, когда кончится война. Я имею в виду, у него даже нет людей, которых он может привести в наше войско, может, поэтому он и не хочет сражаться и все такое.
Данри улыбнулся, сделав вид, что не заметил оскорбления.
После ужина Ивмир настоял на том, что Данри необходимо пойти в конюшню и посмотреть на совершенно необыкновенного коня, и сам понес фонарь вместо того, чтобы пригласить слугу. Они подошли к стойлу, где дремал над кормушкой превосходный серый жеребец, Данри сказал все положенные комплименты и обратился в слух.
– Каварин еще слишком молод и не понимает, как человек может желать сохранения нейтралитета, – медленно произнес Ивмир. – Зато я понимаю.
– Я тоже понимаю. Не знаю только, понимает ли это еще кто-нибудь.
– Их мало. Совсем мало. Кстати, пора уже устраивать свадьбу Каварина. Если объединятся две тонкие нити, они неизбежно станут прочнее.
– Самое время. Моя леди мечтает приехать в Абернас на свадьбу.
– Сердце мое радуется, когда я слышу, что ты собираешься посетить эти празднества.
– А почему же нет? Я собираюсь продемонстрировать свою преданность нашему королю.
Ивмир опустил пониже фонарь и вгляделся в лицо Данри.
– Некоторые считают, что ты поддерживаешь своего друга через голову короля. Я склоняюсь к мысли, что они ошибаются.
– Жестоко ошибаются. Мой меч и мои люди принадлежат Каварину.
– Очень хорошо, и благодарю тебя. – Ивмир немного помедлил. Будет нехорошо с моей стороны, если я спрошу тебя, почему?
– Все нормально. Я хочу спасти жизнь Пертиса и его сына, поэтому каждый, кто решит, что Адрегин – лучший кандидат, чем Каварин, станет моим врагом – ради Пертиса и ради вас тоже.
Ивмир медленно кивнул, разглядывая фонарь в своей руке.
– Тогда дружеское предупреждение. Присматривай за Леомиром из дана Гвербин. Я-то за ним уже давно приглядываю.
Позади дана Каннобайн, на диком лугу, где высокая трава пригнулась из-за постоянно дующих с моря ветров, Галабериэль устроил учебное стрельбище для дружины Пертиса, для начала поставив раскрашенные деревянные щиты. Позже он набьет соломой старые рубашки чтобы было похоже на людей. Мэйр решил, что упражняться в стрельбе из лука исключительно скучно, и дружина с ним согласилась. Каждый день по утрам дождь ли, ветер, солнце, Галабериэль расставлял своих новобранцев на отмеченные места и заставлял натягивать и отпускать тетиву, пуская стрелу за стрелой. Несмотря на кожаные гарды и перчатки, пальцы их болели, а на запястьях багровели синяки. Галабериэль раздавал им травы эльфов, чтобы отмачивать руки в отваре, и требовал, чтобы на следующее утро они вновь появлялись на стрельбище.
Мэйр, разумеется, был единственным из всей дружины, кто видел компанию, собиравшуюся, чтобы понаблюдать за ними. Духи появлялись толпами, размещались по обеим сторонам стрельбища, как зрители на состязаниях, кружили воле мишеней, вставали позади стрелков и передразнивали каждое их движение, дергали оперение на стрелах, иногда даже щипали лучников, просто чтобы посмотреть, промахнутся они из-за этого или нет. Когда Мэйр в первый раз увидел, что стрела пронзила одного из духов, он чуть не закричал вслух и почувствовал, что страшно побледнел, но маленькое существо просто исчезло и с хлопком появилось на несколько футов дальше, и не похоже было, что стрела ему как-то повредила. Иногда он видел голубую фею, стоявшую рядом и грустно смотревшую на него. Упрек в ее глазах был совершенно человеческим, и Мэйр чувствовал себя виноватым, словно и впрямь предал ее.
Неукоснительные тренировки совсем не оставляли Мэйру времени для жены, и это, к его искреннему удивлению, раздражало его. Приходилось признать, что в женатом положении было много преимуществ; он мог обладать Глэйнарой, когда хотел, и не на твердой земле, а в теплой и удобной постели. За обедом, когда они вместе сидели за столом для прислуги, Глэйнара улыбалась ему и с лестным для него вниманием слушала рассказ о прошедшем дне, пока ей не приходилось идти помогать старой Мэйсе в женской половине. В это время Мэйр мог присоединиться к дружине, бражничавшей эль в большой зале, но он уже понял, что, женившись, приобрел больше, чем потерял.
Как-то вечером Мэйр выпил меньше эля, чем обычно, и вдруг поймал себя на том, что думает о нежном теле жены. Он рано ушел из-за стола и поднялся в спальню, где Глэйнара, сидя на кровати, зашивала прореху в его рубахе при свете свечи. Мэйр сел на пол и стал смотреть, как она шьет, слегка нахмурившись из-за неверного света.
– Ты меня извини, – сказал Мэйр. – Я загнал одну стрелу в живую изгородь, и наши друзья с кошачьими глазами заставили меня вытаскивать ее оттуда. Я думаю, что оперяльщик приводит их потом в порядок, пока они не совсем сломаны.