Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Витя Гаршин? Здесь? — тихо сказала Аня, не от­нимая рук и не глядя на него. Это был единственный человек из ее прошлой жизни, которого она не ожидала и не хотела встретить.

3

Выйдя из столовой на обширный заводской двор, Алексей Полозов остановился и зажмурился. Примятый колесами и присыпанный копотью выпавший вчера снег все-таки победно сверкал на солнце, а на его искри­стой поверхности вспыхивали темным, но тоже слепящим блеском черные крупинки кокса.

«К весне повернуло», — подумал Полозов, вдыхая холодный, уже по-весеннему влажный воздух.

По двору к столовой быстро

шел человек без пальто, в надвинутой на лоб кепке и в теплом шарфе, дважды обмотанном вокруг шеи. Полозов узнал секретаря парт­кома Диденко и усмехнулся: до того быстр и подвижен человек, что и пальто ни к чему. Таким он был и десять лет назад, когда Алексей поступил на завод, — руково­дитель монтажников, агитатор, заводила во всяких об­щественных делах, человек кипучей энергии и широкой души. За эти годы он очень изменился, но перемена была внутренняя, облик и повадки остались те же. Никогда он, видимо, не задумывался над тем, какое впечатление производит, достаточно ли солиден. Если надо побе­жать — побежит, если весело — веселится, а работает со страстью, с пылом, иногда с яростью; порою кажется: ничего-то он не замечает вокруг, а приглядишься — все приметил и лукаво посмеивается: «Что, не укроешься от меня? То-то».

— А-а, Полозов! — закричал Диденко, подходя, и протянул инженеру покрасневшую от холода руку. — Тебя-то мне и нужно! Слыхал новости? Прямо голова кругом!

И тут же, как бы опровергая собственное утвержде­ние, обстоятельно и здраво рассказал:

— Звонили из Москвы. Краснознаменские стройки идут ускоренным темпом. Технику туда подбросили са­мую мощную. В общем, пуск новых заводов всячески форсируется. Первая очередь металлургического вступит в июле, машиностроительный заработает к седьмому ноября. Алюминиевый завод обещают пустить вместо января в октябре... Все идет к тому, что Краснознаменка должна дать ток раньше, чем намечалось. Строи­тели станции, говорят, взяли социалистическое обяза­тельство досрочно закончить станцию под монтаж тур­бин, первую очередь — к июлю, вторую — к октябрю. К октябрю! Понимаешь, чем это пахнет? Немирову на­мекнули: со дня на день ждите вызова — так, мол, и так, товарищи турбинщики, дело за вами, не подводите. Мы досрочно, и вы досрочно. А?

— Мы — досрочно?

Диденко весь вскинулся:

— А как же без нас? Что ж они, вместо турбин ма­кеты поставят? — И задумчиво проговорил: — Так оно и идет. Как в механизме хорошем: зубчик за зубчик цеп­ляется и всю махину тянет. Отчего ты молчишь? — неожиданно спросил он.

Полозов пожал плечами, глаза его были устремлены куда-то вверх, на искрящиеся крыши цехов.

— Видишь ли, Николай Гаврилович, — сказал он медленно, — сделать можно все... Все! — с силой вос­кликнул Полозов и добавил так же медленно: — Но тог­да не обойтись нам без ломки. И большой ломки.

— Ну так что же? — спокойно откликнулся Диденко и требовательно, в упор поставил вопрос: — А что имен­но ломать?

— Многое. Начиная с организации и стиля руковод­ства.

Диденко слегка кивнул головой, помолчал, задумав­шись, а затем осведомился, приехал ли Любимов.

— Нет еще, — недовольно буркнул Полозов. Диденко чуть заметно улыбнулся, взял Полозова за рукав и дружески сказал:

— А ты не ершись. Тут не один человек и не два решать будут. Ведь если подойти с административной точки зрения, ответ может быть один: нет. Знаешь, что дают подсчеты и калькуляции: столько-то станков, столько-то человеко-дней, столько-то материалов, столь­ко того и другого... А тут мозг, душа и сердце. И тогда самые точные подсчеты вдруг оказываются неточными. А подсчеты, друг, все-таки очень-очень нужны. Именно сейчас. Чтоб потом неожиданностей не было... Ну, я пошел, — он повернул к столовой. — А ты подумай, По­лозов, хорошенько подумай. Прежде чем людей подни­мать, нужно себя самого до конца...

И он ушел не договорив.

Возбужденный новостью, которая должна была определить

на ближайшие месяцы всю работу завода, Алексей заспешил в цех, к людям. Побыть с ними, уловить их настроение и мысли, набраться в общении с ними уверенности и спокойствия, чтобы потом, в одиночестве, продумать, что же следует делать и как подготовиться к новой, огромной задаче. Правда, не сегодня-завтра приедет Любимов и снимет с него ответственность руко­водителя... Нет, именно поэтому нужно все продумать, все решить самому.

Как назло, первый человек, попавшийся ему навстре­чу в цехе, был карусельщик Торжуев. Уже начинающий полнеть и лысеть, но еще статный и отменно здоровый — молодец молодцом, карусельщик стоял в проходе и курил короткую щегольскую трубочку, искусно выпуская дым и с интересом наблюдая, как плывут и медленно тают сизые кольца.

Алексей Полозов хотел пройти мимо, но Торжуев загородил ему дорогу и сказал, вытягивая из кармана спецовки голубой листок наряда:

— Вот, Алексей Алексеевич. Как вы сейчас замещае­те начальника цеха, я к вам. Где ж это видано, чтоб на такую работу четыре дня? Пять, Алексей Алексее­вич, — сами знаете, кроме меня с Белянкиным, вам и за пять никто не сделает.

Полозов взял голубой листок и прочитал задание, чтобы собраться с мыслями и подавить неуместную злобу.

— Я знаю и то, Семен Матвеевич, что вы сделаете за три дня, если захотите, — сказал он, возвращая на­ряд. — А сделать нужно, срок — предельный.

— Что я захочу, это в наряде не пишут, — ответил Торжуев и сунул в карман голубой листок. — Что пола­гается по норме, то и спрашивайте с нас, Алексей Алек­сеевич. А что сверх... сами понимаете...

— А что тут понимать, Семен Матвеевич? Работа сдельная, сколько заработаете — все ваше будет.

Он прекрасно знал, чего добивается Торжуев: на­чальник цеха не раз «подкидывал» кругленькую сумму за особо срочные и сложные работы на уникальных ка­руселях, поскольку выполняли их только два карусель­щика — Торжуев да его тесть Белянкин. Но аккордные оплаты были запрещены, и Полозов не собирался искать обходные пути.

Торжуев нагловато усмехнулся:

— Будет интерес — будет и старанье.

И, приподняв на прощанье кепку, вразвалочку пошел прочь.

«Вот жила! Попробуй-ка подними такого на досроч­ное!» — с гневом подумал Полозов, направляясь к боль­шой группе рабочих, собравшихся возле «Нарвских во­рот».

В гулкой тишине цеха отчетливо звучали увлечен­ные, перебивающие друг друга голоса. «Беседа прово­дится», — догадался Полозов и, еще не видя, кто ведет ее, почему-то представил себе, что увидит в центре не­принужденно расположившейся группы Якова Воробье­ва, нового партгрупорга четвертого участка.

Подойдя ближе, он не сразу увидел Воробьева — ра­бочие сидели где придется, некоторые стояли кучками, беседа катилась как бы сама собой, и не понять было, кто направляет ее. Может быть, просто читали газеты, да и заговорили о международных делах. Кое-кто и не участвует в беседе, завтракает или занят своими личными разговорами. Вот крановщица Валя Зимина, комсомольская активистка и умница Валя, артистка за­водской драмстудии. Около нее, конечно, ее приятели Коля Пакулин и Женя Никитин — эта троица неразлуч­на. Светлый курчавый хохолок Николая Пакулина дела­ет еще заметней здоровый юношеский румянец на ще­ках, с которых до сих пор не исчезли ребячьи ямочки, а рядом с Пакулиным кажется совсем взрослым и осо­бенно болезненным Женя Никитин, комсомольский сек­ретарь цеха и слесарь сборки, успевший повоевать два года танкистом и вернувшийся из армии с шестью на­градами и тремя знаками тяжелых ранений. Все трое перешептываются — видно, о чем-то своем. Но нет, оказывается, все о том же. Валя вдруг начинает гово­рить — звонко, не очень уверенно, но горячо. Она гово­рит об Уолл-стрите, произнося это слово брезгливо, слег­ка содрогаясь плечами, как будто прикоснулась к скользкому чудовищу. Ее слушают охотно — Валю любят, Валя — цеховая дочка.