До Эльдорадо и обратно
Шрифт:
При виде этой подкладки жизни я, не скрою, забеспокоился, но терять лицо перед отцом, понятно, было невозможно, и я проследовал к следующей мрачной двери, на которой висел клочок грязной бумажки, где от руки было накарябано («написано» – сказать не позволяет социалистический реализм. Кто не знает: был такой литературный стиль, которого стараюсь всемерно придерживаться): «Утверждение макетов печатей».
Захожу, руки, на всякий случай, держу за спиной. В кино видел: вроде так посторонние в коридорах Петровки передвигаются. Осмотрелся, конвоя вроде не наблюдается, сидят две женщины приличного и замученного вида, что для того времени было синонимами, с папками и сумками на коленях. У одной из кошёлки торчит кусок обгрызенного батона, а у другой – початая бутылка кефира. (Давно видно сидят).
Тут надо отметить одну важную веху в моей истории жизни, иначе источник ужаса, меня охватившего, будет не понятен широким массам читателей.
Поступил я в институт, на кафедру турбостроения по требованию моего папы, поскольку сам в жизни ещё не разбирался, а отец, будучи главным инженером турбинного завода, считал, что лучшей специальности для сына, мечтавшего о физике элементарных частиц, не придумаешь.
Первую сессию окончил с отличием и почти уверовал в ДАО, указанное родителем, но наступила зима, и выпускники с моей кафедры стали готовить дипломы. (Какой дурак с осени диплом готовит?). Первым делом они вынесли из нашей комнаты в коридор мою кровать, объяснив, что теперь я буду жить там. Потом вынесли свои кровати и объяснили, что жить в коридоре мне будет нескучно. Затем они тщательно вымыли в комнате пол и свои ноги, чего с момента поступления в институт не делали, судя по запахам в общежитии. (Конечно в мужской его части. В женской-то вечно благоухало яичницей, картошечкой на пару и заливистым девичьим смехом. Хочешь учиться – держись от женской половины подальше).
После такой разминки ребята застелили весь пол в комнате белоснежными листами ватмана и … начали чертить на них турбину в разрезе, в натуральную величину! Тушью! (Если кто-то думает, что это враньё и турбина в просторной комнате общежития всё-таки не поместится, пусть померяет турбину – одноступенчатую, с противодавлением, а потом высказывается).
Я стал белым, как тот ватман, а на душе стало черно, как та тушь. Бросил я в коридоре свои пожитки и помчался в Калугу, к маме. Плача, обрисовал ей это кино Хичкока под названием «Диплом турбиниста» и умолял поговорить с грозным родителем относительно перевода на другой факультет – любой, но без черчения, хоть самый завалящий, например, автоматики и вычислительной техники. (Там, кстати, был самый большой женский контингент).
Ярость родителя в рамках соцреализма не описать. Но в конце концов приняв в расчёт слёзы мамы, крики бабушки: «Я этого не переживу! Когда от немцев бежала, не так страшно было!» – и моё слабое зрение (тремор рук справедливо считался вещью временной), он поехал переводить меня на другой факультет.
Да не тут-то было! Новый факультет с физикой плазмы в качестве специальности отличника взять согласился, а вот старый – отпускать такового ни в какую. Вот вам! Хорошие оценки тоже надо с умом получать. (После этого отличником я уже никогда не был. Очень надо!).
Однако папаня боялся домой показаться с непереведённым мальчиком и добил-таки этот вопрос, угрожая деканату трудностями с введением в строй новой турбины на означенном заводе, может той самой, портрет которой занимал моё спальное место в общаге. Так что любовь к черчению у меня с детства…
Теперь, надеюсь, понятно, что изловчиться и начертать требуемое законными властями мне не представлялось возможным, а тем более подписаться гостовским шрифтом. Кроме того, печать ещё и изготовить надо! Однако, как поётся в песне: «Кто ищет, тот всегда найдёт!». Вспомнил я дядьку очень подозрительного вида, что нарезал орбиты вокруг отцовского банка. Почему так пафосно – орбиты? Да потому, что трудился он в московской гостинице «Космос» не то вахтёром, не то завхозом. Я как-то слышал, как он жаловался отцу, что ему на хвост село ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности, с той же Петровки). А «хитить» по тем временам в «Космосе» (гостинице конечно, а не в безвоздушном пространстве) очень даже было что. Прикинув, что раз он с ОБХСС знаком, то без печати там точно не обошлось, пошёл на явку. Принял он меня душевно: видно, не оставила его надежда подломить батин банк. Я изложил ему свою горькую долю (Это выражение не моё – один знакомый олигарх впоследствии, когда я поинтересовался, а какая моя доля, ответил: «А доля твоя будет горькой»).
– А какая печать-то, нужна? С гербом СССР или сойдёт союзной республики? За СССР больше попросят и, если что, больше дадут.
– Да нет. На эскизе (достаю кустарно изготовленную копию вышеописанного нетленного произведения) герба не наблюдается, только «решка» – надпись в смысле.
– Сразу понял, несерьёзные вы с батей люди. Кто же так дело ставит? Без печати с гербом? (Впоследствии отец эту недоработку учёл). Ладно, давай червонец, из принципа беру. За такое г…но я тебе доплачивать должен. Заходи на недельке.
Получив заветный эскиз, поскакал (Чёрт! Втемяшился в голову гобелен с абреком) обратно в Мордор. Давешние тётки из коридорчика пропали, а вот унылый мужик – нет. «Странно, – думаю, – что он сюда зачастил? Или не уходил вообще? Впрочем, не моё дело». Вхожу гоголем (птицей, а не писателем, поэтому с маленькой буквы) в Кабинет (это слово с большой – в знак уважения). Сидящий там майор, усталый от приставаний, как Лаура в «Каменном госте», берёт эскиз, устав филиала и сравнивает, переводя взгляд с одного судьбоносного документа на другой. Хотя, чего там сравнивать? На одной бумаге рисунок, а на другой текст. Ан нет! Тут-то и расположился камень гробовой!
– Гражданин!
Я сразу распрямился, насколько смог, руки за спину, пятки вместе, носки врозь.
– Вы собственный устав-то читали?
– Обижаете! (Хотя, конечно, не читал. Итак дел невпроворот).
– А раз так, – с человеколюбивой улыбкой, (как показала впоследствии мне жизнь, характерной для следователей по особо важным делам) изрекает он, – вы должны были бы заметить, что принесли мне устав именно филиала.
– Таки и что?
– Таки и то, что на стене при входе висит не только эскиз, но и инструкция, гласящая во весь голос, что филиалам выдаётся печать треугольной формы, а не круглая, которую вы тут запечатлели.
– Это как штампик на рецепте для аптеки?
– Это как штампик на рецепте. Там, вдали, объясняю для плоховидящих, ещё один эскиз имеется. Повертите шеей повнимательнее в коридоре. Я вас не задерживаю.
– Подождите, как же так? Мне эту толкушку на бумажки, которые об деньгах, шлепать! У вас же в том же коридоре начертано, что для денежных документов нужна именно круглая печать! У меня же Центральный банк треугольный штампик не признаёт! (Это я соврал. Вопрос о топологии печати мною в Центральном банке не вентилировался. Однако был приказ: получить именно круглую печать – с названием банка по краю и, мелко-мелко, чтоб незаметно, словом филиал).
– Гражданин! – голос посуровел. – Написано: филиал – треугольный, значит треугольный! Не задерживайте тут!
Авиакатастрофа! В смысле, что всё вдребезги. Вываливаюсь в коридор. На меня понимающе смотрит тот самый мужик.
– Ну чё геометр сказал? Треугольник?
– Ага, Пифагор хренов. А у тебя тоже недоразумение на почве квадратуры круга?
– А что же, ты думаешь, я здесь вторую неделю ошиваюсь? Думал, думал ничего, кроме как умолять пощадить филиал совместного с Израилем предприятия, не придумал. А ты тоже с землёй обетованной совместный бизнес затеял, так сказать «с гоем пополам»?