До поворота (Кровавый Крым)

Якимец Кирилл Игоревич

— Ага, — Витя почесал свалявшиеся волосы, — свинья грязь найдет.

— Какая свинья? — не понял Слава.

— Нурик опять решил покуролесить.

Головы продолжали цедить, все громче и громче. Слава даже разобрал слово «сынок».

— Я вас на елде вертел, сосунки, — отчетливо ответил Нурик.

Головы одновременно дернулись, из правого окна, величаво помахивая, высунулась рука с большим черным пистолетом. Писатель Тимофеев как ни в чем не бывало продолжал барабанить в дверь и крыть дядю Диму, Витя стоял молча. Слава и Мила тоже решили промолчать. Нурик нагнулся к машине — Слава отметил брезгливое выражение его лица — и достал железный

лом, бережно закутанный в чистую газету. Дальше Слава успел только запомнить, как самоуверенная рука, только что направленная под углом в небо, оказалась направленной под тем же углом вниз. В этом было что-то неестественное. Локоть просто не умел так гнуться. Постояв мгновенье в безмолвной тишине, зеленый жигуль резко рванул назад, развернулся юзом и помчался, ослепленный сияющим солнцем, по извивам уходящей вверх к горам грунтовки.

Писатель Тимофеев перестал барабанить.

— За ними?

— Ага.

Нурик спокойно заполз на свое место, Тимофеев плюхнулся за руль.

Бессмысленность происходящего не сразу дошла до славиного сознания, он смотрел на пролетающие мимо обрывы — где-то внизу, далеко-далеко, зеленое — деревья и кусты, посаженный ровными рядами виноград, серо-коричневое — земля. Все это несло тихую радость, как в детстве маленькие домики и семафорчики у игрушечнй железной дороги. Будто сбылась детская мечта, и летит он сейчас по пластмассовому кругу на месте вооборожаемого машиниста! Слава опомнился, только когда случайно увидел в узком зеркальце свою идиотскую улыбку.

Зеленый жигуль никак не мог от них оторваться, бритые головы испуганно оглядывались. Машины опасно подпрыгивали на ухабах, Слава чувствовал себя космонавтом в центрифуге. Мила сидела спокойно. Витя закурил. Грунтовка петляла, иногда сворачивая под острым углом — тогда машины шли юзом, поднимая плотные клубы белой пыли. Пыль забиралась в нос, хрустела на зубах. Кругом уже ничего не было видно, только какая-то мутная каша проносящегося мимо пространства и зеленый жигуль — все ближе и ближе. После очередного прыжка раздался тяжелый удар, у жигуля оказалась разбитой задняя фара.

— Догоняем, — констатировал Тимофеев.

Внезапно Нурик заорал фальцетом:

— Налево! Поворачивай!

Машина, не сбавляя хода, свернула на колею — пару секунд ехали на двух колесах. Жигуль, сопровождаемый белой пылью, исчез за поворотом. Колея резко уходила вниз, Тимофеев не сбавлял скорости — машину кидало во все стороны. Витя выплюнул окуроук в окно.

— Нурик, а зачем свернули-то?

— К татарам, за самогоном.

— К каким еще татарам? — озабоченно нахмурился Тимофеев.

— У меня здесь родственники живут.

— Нурик, ты что, татарин?

— Ну, да — Нуриджан, но я не крымский, мы — поволжские…

— Это как немцы, что ль?

— А родственники твои?

— Не, они, наверное, крымские… Там тетка замужем, сестра двоюродная и жена брата, и еще бабка. Родня, короче.

— А самогон-то хороший? — забеспокоился Витя.

— Проверим.

— Нормально, едем, — Тимофеев прибавил газу. Но тут закричала Мила:

— Тормози!

Машина остановилась так резко, что Слава чуть не выпал на переднее сидение, прямо к Вите на колени. Тимофеев обернулся и непонимающе уставился на Милу:

— Чего тормози?

Мила вдруг смутилась:

— Нам надо дальше ехать…

Витя пытался возразить, но Тимофеев развернул машину.

— В Судак?

— Да, а то здесь шумно как-то…

— Может им на автобусе лучше? — зевнул Нурик.

— До остановки и довезу. А потом — за самогоном.

Жестяная раскаленная коробка остановки не спасала от жары. Мила изучала полустертое расписание, долго, прищурясь, смотрела на солнце — и опять на расписание.

— По идее, через полчаса должен быть.

Она села на лавочку в тени, брезгливо скинув в пыльную грязь окурок.

— Поехали в Судак генуэзскую крепость смотреть?

— Откуда здесь генуэзская крепость?

— Скорее всего, ее построили генуэзцы.

— Генуэзцы — это где Генуя? — вспомнил Слава. Откуда здесь Генуя?..

— Генуя, Генуя, — раскрыв потрепанную книжицу, Мила принялась изучать черно-белые фотографии, — вот, видищь?

— Что это?

— Путеводитель какой-то, — отогнув картинку, она посмотрела на обложку, — в сумке нашла. Тут страницы слиплись, — Мила сковырнула какую-то темную корочку. — Карту кровью заляпали, сволочи. Короче, в Судак едем? Одно название чего стоит! А?!

Рассеянно Слава пожал плечами.

— Сначала надо разобраться с делами…

— Нет, сначала мы посмотрим крепость. Ты когда-нибудь видел настоящую генуэзскую крепость?!

— Нет.

— Ну вот, увидишь!

Спорить было бесполезно, да и не нужно — кругом совершенно непривычный, другой мир. Хорошо хоть все по-русски понимают. Дикость какая! И вроде «магазин» написано, а не тот, не московский со стеклянной витриной и цветными щедрыми этикетками: доски, крашенные синим, прземистое все, пыльное. Сельпо, как в глубоком подмосковье… Слава не любил глубокое подмосковье, отсутствие асфальта на грязных улицах — не поймешь, то ли тропа, то ли дорога. Лес любил, а этот переходный ландшафт просто ненавидел: или дикий лес, или прямой асфальт, третьего быть не могло… Странные сетчатые заборы, странные люди, помятые и сытно-довольные, тетки в халатах и шлепанцах, идущие в магазин, козы, перед остановкой щиплющие траву свинцового цвета. Мимо проскрипел велосепедист лет шестидесяти в ватнике на голое тело и помятой кепке, ему навстречу прошла девушка — слишком вылизанная, прямая и стройная, рассекает мощной грудью жаркое пыльное марево в квадратной, слишком чистой белой кофточке с длинным рукавом. Слишком городская… В Москве так тщательно не одеваются.

— Ну, ты чего на солнце тут, — подвинулсь Мила, — Садись! Башку напечет. Чего на людей вылупился, как китайский агент? Никогда в Крыму не был?

— Был. В санатории.

— В каком?

— Не знаю, лет в шесть. В Евпатории.

— Ну и как?

— Так… розы, море, песок.

Слава был ошеломлен, он помнил совсем другое: обилие зелени, мягкий песок под ступнями влажно пружинил и набивался в плавки, поэтому он их всегда снимал, а над ним все смеялись и воспиттельница ругалась. В конце-концов он просто закопал плавки поглубже в песок под водой, но его заставили купаться в трусиках. Приходилось плакать ночами тихо-тихо, чтоб никто не узнал.

— Да ты совсем раскис!

В ответ Слава только посмотрел на милины ввалившиеся глаза.

— Может, позавтракаем?

— Не, не хочу…

Над урной, полной объедков и непонятных бумаг, важно суетились мухи.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Слушай, Милка я устал, — отодвинув тарелку, Слава готов был просто развалиться по кусочкам, так болело все тело.

— Хэш хочешь? — потягивая из стаканчика пепси-колу, она смешно стягивала трубочкой слишком толстые губы.