До свидания там, наверху
Шрифт:
Эдуар разглядывал себя. Он больше не был шокирован, ко всему привыкаешь, вот только печаль оставалась прежней, и возникший в нем надлом с течением времени становился все глубже. Он тогда слишком любил жизнь, в этом-то все и дело. Для тех, кто не так сильно дорожил ею, все представлялось бы намного проще, а вот для него…
Смесь дошла до нужной температуры. Почему его продолжает преследовать образ отца?
Потому что их история еще не закончилась.
Эта мысль заставила Эдуара остановиться. Словно открытие.
Каждая история должна прийти к своему концу – так уж
Эдуар наложил жгут на руку. И, вводя жидкость в вену, он невольно продолжал восхищаться этим городом, вновь и вновь восхищаться и этим светом. От охватившей его вспышки у него перехватило дыхание, свет полыхнул в глазах – никогда он не испытывал ничего более великолепного.
36
Люсьен Дюпре неожиданно появился как раз перед ужином, когда Мадлен уже спустилась и собиралась сесть за стол. Анри отсутствовал, и она собиралась поесть в одиночестве, а отец велел принести ужин ему в комнату.
– Господин Дюпре…
Поскольку Мадлен была ужасно воспитанным человеком, можно было подумать, что она искренне рада его видеть. Они стояли лицом к лицу в огромном вестибюле, и чопорный Дюпре, в пальто и со шляпой в руке, на черно-белых плитках пола казался пешкой на шахматной доске, коей он, скорее всего, и являлся.
Он никогда не знал, что ему думать об этой спокойной, решительной женщине, кроме того, что он ее боялся.
– Извините за беспокойство, – сказал он. – Я ищу мсье.
Мадлен улыбнулась, но не самому заявлению, а тому, как это было сказано. Этот человек был главным помощником ее мужа, а выражался как прислуга. Она только беспомощно улыбнулась и хотела ответить, но как раз в этот момент ребенок с такой силой толкнул ее, что у нее перехватило дыхание, а колени подогнулись. Дюпре бросился к ней и подхватил ее, не зная в замешательстве, за что хвататься. В объятиях этого человека, коротконогого, но очень сильного, она чувствовала себя в безопасности.
– Хотите, я позову? – спросил он, ведя ее к одному из стульев, стоявших вдоль стен вестибюля.
Она искренне рассмеялась:
– Бедный мой господин Дюпре, устанете звать на помощь! Этот ребенок – сущий дьявол, обожает гимнастику, особенно по ночам.
Она села и, сложив руки на животе, перевела дыхание. Дюпре все еще стоял, наклонившись к ней.
– Спасибо, господин Дюпре…
Она знала его очень плохо – добрый день, добрый вечер, как поживаете, но никогда не дожидалась ответа. И тут она вдруг осознала, что ведь он, хотя и очень сдержанный, ибо слишком покорный, несомненно, много знает о жизни Анри, а значит, и о его жизни с ней. Эта мысль вызвала у нее раздражение. Оскорбленная, но не этим человеком, а обстоятельством, она сжала губы.
– Вам нужен мой муж… – начала она.
Дюпре выпрямился, его инстинкт говорил ему, что не надо продолжать, что надо как можно скорее уйти, однако было уже слишком поздно, как
– Дело в том, – продолжала Мадлен, – что я и сама не знаю, где он. Вы не прошлись по его любовницам?
Вопрос был задан таким тоном, как если бы говорил человек, который искренне желает оказать услугу. Дюпре застегнул последнюю пуговицу своего пальто.
– Если хотите, я могу составить список, только на это потребуется какое-то время. Если вы не найдете его у одной из них, я вам советую прогуляться по тем публичным домам, которые он посещает. Начните с того, что на улице Нотр-Дам-де-Лорет, – Анри его обожает. Если его там нет, то есть дом на улице Сент-Пласид, а еще один в квартале Урсулинок, никак не могу запомнить название улицы.
Она замолчала на мгновение, а затем продолжила:
– Не знаю, почему это бордели так часто находятся на улицах с экуменическими названиями… Несомненно, в знак уважения добродетели от порока.
Слово «бордель» в устах такой утонченной женщины, беременной, сидящей в одиночестве дома, было не то чтобы неприличным, а ужасно печальным. Какое страдание стояло за этим… Тут Дюпре заблуждался. Мадлен ничуть не страдала, удар был нанесен не по ее любви (угасшей давным-давно), а лишь по ее самолюбию.
Дюпре, оставаясь в душе солдатом, не знавшим поражений, сохранял невозмутимость. Мадлен, уже пожалевшая о том, какую роль она выбрала – ведь это смешно, – махнула рукой, но он ее перебил, мол, прошу вас, не надо извиняться. Он понимал ее – хуже не бывает. Она ушла из вестибюля, едва слышно пробормотав «до свидания».
Анри открыл каре пятерок с таким видом, словно хотел сказать: чего вы хотите, селяви, случаются дни, когда все вам удается. Стоявшие вокруг стола расхохотались, а громче всех смеялся Леон Жарден-Болье, который проиграл больше всех, и его смех должен был свидетельствовать о его честной игре, о его равнодушии – подумаешь, пятьдесят тысяч франков за вечер, эка важность… Впрочем, так оно и было. Он не так страдал из-за проигранной суммы, как от неслыханной удачи, выпавшей Анри. Этот человек отбирал у него все. И тот и другой – оба они думали об одном и том же. Пятьдесят тысяч франков, подсчитывал Анри, сгребая карты, еще один такой часок, и я возвращу себе ту сумму, которую всучил этой бездари из министерства, этому старику в галошах. Теперь он сможет купить новые…
– Анри!..
Он поднял голову. Ему делали знак – его ход. Я пас! Он уже немного ругал себя за это дело – не стоило давать сто тысяч франков! Того же результата он мог бы добиться и за половину, а может, и за еще меньшую часть этих денег. Но он был в напряжении, он поторопился – какое отсутствие хладнокровия! Вполне возможно, и с тридцатью тысячами франков… К счастью, прибыл рогоносец Леон. Анри улыбнулся ему поверх карт. Леон возместит ему издержки, ну, не всю сумму, так основную часть, а если добавить к этому его жену и замечательные кубинские сигары, то будет вполне равнозначно. Славная мысль была выбрать его в компаньоны, хоть и не крупная птица, а ощипать все равно приятно.