Добрые люди
Шрифт:
Об этих проблемах я и рассказал экипажу эсминца. Матросы задумались. Потом один сказал:
– Надо писать письмо Нине Владимировне.
Быстро нашли бумагу, авторучку, выбрали у кого самый лучший почерк и стали пишущему вразнобой диктовать. После множества дополнений и исправлений текст письма получился следующий:
«Уважаемая Нина Владимировна!
Экипаж эскадронного миноносца «Стремительный» обращается к Вам с нижеследующей просьбой.
Мы имели большое счастье познакомиться с жителем деревни Лопшеньга Павлом Поздеевым и при этом выяснили, что это лучший пионер деревни,
Павел Поздеев, будучи патриотом любимой социалистической Родины, выражает желание в дальнейшем проходить службу в Военно-морских силах СССР. Вы, Нина Владимировна, конечно, знаете, что в ВМФ проходят службу только лучшие сыны советского народа. Павел Поздеев безо всякого на то сомнения тоже может стать таким же. Однако, для этого ему необходимо повысить свой морально-политический уровень, чтобы достойно представлять деревню Лопшеньгу на полях военно-морских сражений.
Зная Вас, уважаемая Нина Владимировна, как горячую патриотку нашей страны и проверенную сторонницу советской власти, убедительно просим Вас принять участие в формировании будущего защитника Родины, пионера-тимуровца Павла Григорьевича Поздеева. Ведь, как утверждают нам классики марксизма-ленинизма, задача воспитания бойца нашей родной партии является самой боевой задачей из всех, которые стоят.
С этой целью просим Вас беспрепятственно и бесплатно пропускать вышеозначенного пионера на все сеансы кино.
Выражаем твердую уверенность, что с этой поставленной задачей Вы, дорогая Нина Владимировна, справитесь надежно и успешно, как это Вы делаете всегда в Вашей нелегкой, но достойной и славной трудовой биографии и в Вашей так нужной советским людям работе. Как сказал товарищ Ленин, именно кино формирует достойные кадры. Будем же следовать его большевистским заветам!
С искренним уважением, экипаж гвардейского орденоносного эскадренного миноносца «Стремительный».
В составлении письма участвовали даже офицеры. Хохот при этом стоял такой, что вахтенный матрос Коробицын несколько раз протискивался в кают-компанию, но его безжалостно выгоняли обратно на дежурство.
– Но мы же не гвардейские и не орденоносцы, – сомневался кто-то.
Но матрос с тремя лычками настоял:
– Так будет солиднее.
Меня провожали до самого борта, у которого качался мой карбас.
Конверт с письмом я бережно уложил в широкий брючный карман. Перед самой моей посадкой прибежал лысенький морячок небольшого роста и протянул еще один конверт.
– Передай его Клаве Федотовой, – попросил он. – Только обязательно передай.
Я обещал.
Не зная, как надо прощаться с военными моряками, я очень смущался. Но меня похлопали по плечам, потрепали шевелюру и весело сказали:
– Прощай, брат. Спасибо, что приехал.
Уже отплыв от корабля метров на пятьдесят, я встал с «банки» и помахал рукой. Мне тоже помахали.
Я
А по берегу нервно расхаживала моя мама со старшей сестрой Лидой.
Конечно, в другой раз мне бы крепко перепало от той и другой. Мама, точно, стукнула бы чем-нибудь пару раз по заднице. Ведь меня не было столько времени, и я болтался где-то в море один.
Но тут на берег навстречу им из лодки вышел бравый морячок, весь в наградах и в бескозырке. Прижал руку к виску и весело крикнул:
– Есть! Так точно! Никак нет!
Это было что-то!
Мама моя стояла с расширенными глазами и всплескивала руками, а сестра Лида сказала:
– Змееватик.
Она всегда называла меня так в минуты гнева или восторга.
Я поставил на якорь карбасок и, звеня значками, вместе с мамой и сестрой пошел к дому.
Стоял теплый и ясный вечер светлого северного лета, и мне казалось, что сквозь этот прозрачный воздух меня с удивлением разглядывает вся деревня: что за моряк такой выискался?
На крыльце сидел отец, только что пришедший с работы, и курил любимые папиросы «Красная звезда». Он увидел меня, и папироса чуть не выпала у него изо рта, чудом зацепившись за краешек губ.
Вероятно, он, старый военмор, отслуживший всю войну на Северном флоте, в жизни не видел стольких значков на морской форме. Отец встал, вытянул руки по швам и, улыбаясь, доложил:
– Товарищ адмирал, за время Вашего отсутствия в нашем доме ничего плохого не случилось. – Потом добавил: – Хорошего – тоже.
Вся семья слушала мой рассказ о корабле, о пушках, о военных моряках, о компоте. А отец по этому поводу выпил две рюмки водки, и когда мама унесла бутылку и куда-то спрятала, он сходил на поветь и пришел оттуда с кружкой браги. На повети стоял деревянный ушат с недавно поставленным на брожение суслом, и хотя оно до конца не выбродило, отец бражку выпил с удовольствием.
Потом мы долго с ним сидели на крылечке, и отец с мокрыми глазами рассказывал о войне, о походах, о морских боях, о своих товарищах. Он впервые разговаривал со мной как со взрослым, как с равным.
Наутро я прямо в форме пошел искать Клавку Федотову. Нашел ее на речке, где та полоскала белье. Протянул ей конверт, на котором было написано: «Клаве Федотовой от матроса Николая Кислицына».
Клава вытерла руки о подол, недоверчиво взяла конверт и, вытаращив на меня свои голубые глазки со светлыми ресницами, спросила с зарождающимся интересом:
– Кто эт такой, Николай Кислицын? Что эт за чувырла такая?
– Сама ты чувырла, Клавка! Кислицын – это лучший матрос на боевом корабле.
– Наверно, лучший болтун. Такой же, как ты. Ишь, вырядился, – ехидно ухмыльнулась Клавка. – Прямо «варяг» какой-то.
Обиделся я на Клавку за Кислицына и за себя и ушел в деревню.
Странно, но Клава нашла меня уже часа через два на краю деревни, около рыбзавода. Она пришла одетая в нарядное платье. Глаза ее горели глубоким голубым светом.
Она взяла меня за руку, отвела в сторонку, усадила на бревнышко и, глядя мне в глаза, стала расспрашивать:
– Какой он, этот моряк? Как он выглядит? Женат ли он? Пользуется ли уважением в коллективе?