Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды
Шрифт:
– Но были и другие колесницы, атаковавшие врага? Или царь ринулся на целое войско в одиночку? – заметил Самади.
– Были и другие колесницы, – подтвердил гонец, – но они остались позади, не в силах угнаться за царской. Именно она влетела, как вихрь, во вражеские ряды; лучшие воины ориссцев были истреблены, их царь бежал, – и это обеспечило нам окончательную победу.
– А конница, а пехота? – продолжал допытываться Самади. – Разве они не участвовали в сражении?
– Что может пехота? Ополчение, мужичье, они и сражаться-то как следует не умеют, – презрительно ответил гонец. – А конница у нас была превосходная, числом до десяти тысяч, – посмотрели бы вы, как она сшиблась во встречном бою с вражеской! Кони на всем скаку грудью били друг друга и падали наземь, подминая всадников, – хруст костей был слышен за пятьсот шагов! Небеса сотрясались от жуткого лязга мечей, от дробящих ударов булав, от яростных воплей сражающихся и их предсмертных криков. Ах, какая это была битва!
– Да, мужчины любят драться, без войны им скучно, – сказала Кумари. – Я думаю, что многие войны начинаются только из-за того, что мужчины скучают без них. Нам, женщинам, война приносит одни страдания, но мужчины находят в ней какой-то особый гибельный восторг. Если бы не мы, мужчины разрушили бы весь мир, – он держится только на женских плечах и под защитой женщин.
– Кто же начал битву, как все было? Расскажи с самого начала, – приказал Самади гонцу, не обращая внимания на слова матери. – Пока мы слышали от тебя мало дельного.
Гонец обиделся.
– Твоя воля, царевич, – поклонился он, приложив руку к груди, и стал отрывисто рассказывать:
– Оба войска выстроились на равнине. Наше положение было выгоднее: мы встали по солнцу. Воинам орисской армии приходилось щуриться, чтобы разглядеть нас. Первыми начали они: выпустили вперед метателей копей и лучников. Мы укрылись щитами, и вред был небольшой. Затем наши копьеметатели и лучники обстреляли орисское войско: враг понес значительно больший ущерб, чем мы.
Тогда на нас двинули слонов, но они не шли ни в какое сравнение с нашими – были плохо обучены и пугливы. Мы кололи их копьями в брюхо и пускали стрелы по ногам; слоны обезумели и бросились назад. Строй орисского войска был нарушен, и этим тут же воспользовался великий царь, – все более оживлялся гонец. – Он приказал направить в атаку наших слонов; их удар был сокрушителен, орисская пехота побежала.
У врага остался последний шанс добиться успеха – использовать конницу. Она сумела обойти наше войско и атаковала нас с тыла. О, это был решающий момент, – все могло плохо кончиться для нас! Но царь сразу же бросил навстречу врагу нашу конницу, – какой это был бой, какой страшный и великолепный бой!..
– Ты это уже говорил, – прервал его Самади.
– Да, царевич… – запнулся гонец, но тут же продолжил: – И вот тут-то великий царь нанес последний смертельный удар по врагу: я говорю об атаке наших колесниц прямо на ставку орисского царя. Колесницы противника, пытавшиеся преградить нашим дорогу, были сметены и повержены, а телохранители орисского царя, хотя и сражались храбро, все погибли… Победа, полная победа! – вновь воскликнул гонец. – Слава великому царю!
Самади хотел что-то сказать, но Кумари перебила его:
– Так столица Ориссы теперь наша?
– Да, великая царица. Там сейчас находится великий царь, который шлет тебе низкий поклон и сердечный привет, – гонец поклонился до пола.
– Город был, наверное, разграблен? – продолжала спрашивать Кумари.
– Да, на три дня великий царь отдал его нашим воинам.
– Представляю, что там творилось. Мужчины, распаленные войной, ведут себя, как дикие звери, – сказала Кумари. – А царь? Воспользовался ли он плодами своей победы?
Гонец вопросительно посмотрел на нее.
– У него было пиршество? К нему привели женщин? – спросила Кумари.
– Да, великая царица. Пир был роскошен, а женщины…
– Ну, говори! Чего остановился? Мне ты можешь сказать все.
– Царю привели самых красивых женщин; он выбрал двенадцать из них, – они были с ним на пиру и в опочивальне.
– Двенадцать? Какой пыл вызвала у него победа! – по лицу Кумари нельзя было понять, говорит она серьезно или шутит. – Он отдал предпочтение какой-нибудь из них?
– Нет, великая царица. Царь был ровен со всеми, ни одна из них не тронула его сердце, – ответил хитрый гонец.
– Что же, иди, отдыхай… Ты принес нам благую весть; зайди к моему казначею, пусть он даст тебе столько золота, сколько ты сможешь унести в руках.
– О, великая царица, твоя милость безгранична! – гонец пал ниц перед царицей, а потом, пятясь и непрерывно кланяясь, исчез за дверьми.
– Почему ты такой мрачный? – спросила Кумари сына. – Разве тебя не радует победа царя?
– Это его победа, а я… – не закончил Самади.
– А ты – наследник царя! Все что он завоевал, рано или поздно перейдет тебе. Так почему же ты не радуешься? – Кумари погладила сына по щеке.
– Рано или поздно… – угрюмо ответил он.
– Наша жизнь – во власти богов. Только они знают, сколько и чего нам отмеряно, – загадочно произнесла царица.
Царь Ашока, пресыщенный и усталый, возлежал на роскошной кровати в парадной спальне захваченного дворца орисского правителя. Царь был полуобнаженным, шелковое покрывало было накинуто на его чресла. У ног царя свернулась клубком молодая наложница, она положила голову на его колени, – он гладил ее, а она томно мурлыкала, изображая кошку. Остальные наложницы спали на разбросанных по полу подушках.
Царь лениво разглядывал убранство спальни, – оно было роскошнее, чем в его дворце. Потолок был из темно-зеленой, желтой и голубой яшмы; стены от потолка отделял карниз из сандалового дерева с золотым орнаментом; сами стены были из нефрита, таких же оттенков, что яшма на потолке. Пол устилали искусно вырезанные плиты из сандала и хлебного дерева; они были так плотно пригнаны друг к другу и так гладко отшлифованы, что казались одной блестящей твердью.
Огромная резная кровать из горного кедра стояла на столбцах, сплошь покрытых лазуритом, – этот же камень был пущен по краям кровати и по изогнутому каркасу балдахина, а сам балдахин был выткан из тончайшей кисеи нежного голубого цвета, с золотыми шнурами. Из горного кедра, покрытого лазуритом, были и низкие широкие кресла и скамьи, что стояли вдоль стен.