Добудь Победу, солдат!
Шрифт:
– Не выше и не ниже! Кости не задеты, а железо мы сейчас вытащим!
Боец выдохнул облегченно и, когда она спросила, не налить ли ему спирту, он отказался.
– Мы, сибиряки, терпеливые!
Он попросил что-нибудь вставить ему в зубы, и Нина Гордеева скрутила бинт в тугой жгут, и он крепко сжал его зубами. Ухватился за края стола, чувствуя сквозь простыню шероховатость не струганных досок, и кивнул Софье Михайловне, мол, готов, можете начинать. Он перенес операцию молча, только вздрагивал всем телом, когда было особенно больно, и когда все закончилось, почувствовал, что уже не сможет
–Ну, что, солдат! Всё, на левый берег. Там тебя поставят на ноги!
– Как на левый берег? – он силился приподняться, – нельзя мне на левый берег!
– Что ж, без тебя Сталинград не отстоим?
– Отстоим! – ему казалось, что он кричит, а Нина наклонилась, чтобы разобрать шёпот. – Отстоим! Но как же без меня? Без меня никак нельзя!
* * *
29.10.42 г. 18.15 Радиограмма ЧУЙКОВУ, ГУРОВУ, ЕРЁМЕНКО Потери большие. Сил нет. Положение безвыходное. Срочно шлите живую силу или укажите вариант действий. Бой продолжается в траншеях. ГОРОХОВ”.
“30.10.42 10.30 Радиограмма ГОРОХОВУ Приказываю: организовать жесткую оборону и прочно удерживать занимаемый рубеж. Мобилизовать для обороны, уничтожения группировки противника все имеющиеся силы на месте. Примите самые решительные меры по наведению и поддержанию железной боевой дисциплины и порядка. На пополнение в ближайшее время не рассчитывайте. ЧУЙКОВ, ГУРОВ”.
Глава 13
Из дневника лейтенанта Герберта Крауса
“Сегодня был очень тяжелый день. Восемь раз мы ходили в атаку и почти безрезультатно. Танки прорвали оборону русских, но они почти все их сожгли. Пленных мы теперь больше не берем, ибо эти субъекты до последнего стреляют из своих укрытий. Так что тут помогают только ручные гранаты и огнеметы. Всего только еще две маленькие частицы города в руках русских, но и оттуда они будут выкурены.
Наш полк тает, как кусок сахара в кипятке. Большие потери офицерского состава, нет уже ни Отто, ни Курта, ни Эрнста, – никого из "стаи неистовых", их зарыли где-то здесь, в этой каменной земле. До сих пор нам не удалось поднять бокал за Волгу, который Отто хотел выпить еще в августе. Рядовой состав также сменился почти полностью. Тех солдат, с кем я вступил в этот проклятый город, осталось четырнадцать человек.
Мы закрепились в русских траншеях, но солдаты боятся спать. Эти собаки могут напасть в любое время.
Сталинград – это ад на земле. Русский здесь, на северной окраине города, очень крепко держится и защищается упорно и ожесточенно. Если нам удается днем продвинуться вперед на десять метров, ночью они отбивают их обратно. Впрочем, скоро и этот последний кусочек земли будет взят, хотя русский солдат очень упорен и вынослив.
Сегодня утром опять обнаружили двоих солдат с перерезанным горлом. Дело рук русских диверсантов, конечно. Но это не повод для паники, просто плохо поставлена служба – солдаты спят на посту. Кто-то распространяет слухи о появлении какого-то черного призрака.
Опять приходил Хохенштауф и с ним этот неприятный тип – Раупах. У него шрам на щеке и я все время смотрел на этот шрам, чтобы не видеть его глаз. Бесцветные и как будто стеклянные. По-моему, ему убить человека проще, чем таракана раздавить.
Мы выпили коньяку, и когда Хохенштауф доставал бутылку из чемодана, я видел там русскую форму. Конечно, у них своя работа. Он обмолвился, что скоро они пойдут к русским с диверсионным заданием, и что если обезглавить командование «егерской группы Горохова», то русские долго не продержатся. Что-то слишком он откровенен со мной. Хотя, не думаю, что он может замышлять против меня какую-то подлость, ведь он аристократ. У него какое-то птичье лицо, вернее, глаза. Да и имя у него птичье – Гейер! ( по-немецки – коршун, стервятник). Ему здесь не с кем общаться, мало образованных людей. Думаю, мы с ним подружимся”.
Лейтенант Краус убрал тетрадь в ранец, потому что в дверь постучали, и кто-то вошел в тамбур, отделенный дощатой перегородкой. Гюнтер возражал кому-то, и Краус крикнул денщику, чтобы тот пропустил гостя. Вошел Хохенштауф и Краус поднялся с кровати.
Гюнтер подал им ужин и лейтенант отпустил его проведать земляков в саперном батальоне, сказав, что тот может не спешить с возвращением. Хохенштауф достал из оставленного накануне чемодана початую бутылку коньяка, вытащил пробку и налил в стаканы. Они выпили без тоста, и граф сказал:
– Слушай, Герберт, давай перейдем на ты, мы ведь почти ровесники, и забудь, что я старше тебя по званию. Договорились?
– Хорошо! – согласился Герберт. – Тебя что-то тревожит? У тебя вид очень озабоченный.
– К черту все заботы! Давай еще выпьем! За победу! Ты веришь в победу?
– Конечно, верю! Да, есть трудности, но мы преодолеем их. Ничто не устоит перед силой немецкого оружия!
– А я не верю! – заявил вдруг Хохенштауф, когда они выпили, чем поверг Крауса в замешательство. – Да, Герберт, не верю.
– Почему же ты воюешь? Почему ты здесь?
– Наверное, ты ждешь, что я отвечу, что я солдат и это мой долг! И что я дал присягу фюреру! Все это чушь собачья! Есть у меня свои причины, но о них как-нибудь потом.
– Для меня все ясно! – лейтенант разволновался. – Мы выполняем великую миссию! Мы несем цивилизацию варварским народам!
– Чушь! – сказал граф. – Мы несем смерть и разрушение! Вот в этом-то и состоит наша миссия.
– И все-таки, Гейер, почему ты не веришь в нашу победу?
– Если хочешь, я объясню тебе. Но тогда слушай внимательно и не перебивай. Да, мы выполняем некую миссию. Да, немецкий солдат – лучший в мире. Но русский солдат не менее храбр, я думаю, ты убедился в этом на личном опыте.
– Не отрицаю, это так. Мне непонятно их упорство, даже фанатизм.
Хохенштауф наполнил стаканы и продолжил: – За что воюет немецкий солдат? Если отбросить всю эту пропагандистскую чушь, то ответ будет короткий. За кусок земли, который он надеется получить после победы. За рабов, которые будут работать на этой земле, кормить и развлекать его. То есть, за большой, жирный кусок свинины. А за что воюет русский солдат? Он защищает свою родину! Давай, выпьем!