Добыча
Шрифт:
Раздается крик. Закатник запрыгнул на крышу вагона и застиг маленькую девочку, прижимавшуюся к балкам, врасплох. Он выдернул ее наружу — более или менее целой, хотя с вывернутыми суставами и переломанными костями, и свернулся вокруг нее на земле, заглушив ее крики.
— Отойдите от стен! — кричу я.
Девушка с веснушками начинает отбрасывать остальных на середину вагона. Неожиданно закатник вылетает из темноты, прижимается к стенке вагона, с ловкостью обезьяны цепляясь за балку. Он тянется внутрь, рассекая рукой воздух.
— Пригнитесь, ложитесь на пол! — кричит девушка с веснушками.
Спустя мгновение закатник запрыгивает на крышу. Мы пригибаемся, прижимаемся к полу, когда его рука протягивается к нам сверху, словно ядовитая лоза. Он злобно шипит, роняя капли слюны. Я бросаюсь к Сисси, которая все еще лежит без сознания, прикрываю ее укусы от капающей слюны, убираю ее ноги и руки так, чтобы закатники не дотянулись. Кожа у нее ледяная, руки конвульсивно дергаются.
На стену вагона приземляется еще один закатник, и еще один, сотрясая вагон, как птичью клетку. Они продолжают бросаться на нас, один за другим, пока их бледные тела не покрывают весь вагон. Прозрачное покрывало кожи кажется картинкой из ада. Кое-где из этого сплошного покрова выглядывает, как сосок на брюхе собаки, лицо закатника — шипящее, щелкающее зубами, пожирающее нас вытаращенными глазами.
Поезд едет дальше, несется к мосту.
Подо мной Сисси что-то бормочет. Пытается что-то сказать. Глаза у нее все еще закрыты. Как будто она молится, как будто произносит последний псалом. Надо мной. Теперь я чувствую боль в щеке. Там, где Пепельный Июнь оцарапала меня, пустила мне кровь. Когтями, перепачканными в собственной слюне.
Поезд, грохоча, мчит вперед, закатники издают свои странные вопли, и единственное, что я могу сейчас делать, это осторожно убирать выбившиеся пряди волос Сисси ей за уши.
Звук поезда меняется. Мы едем через мост. Чух-чух, чух-чух— стучит поезд под нами. А потом мы пересекаем ущелье и катимся вниз по высокому склону, набирая хорошую скорость.
Я смотрю назад сквозь просветы между висящими на вагоне закатниками. На другой стороне огромная стая их пытается протолкнуться на мост. Многие срываются вниз, в ущелье.
Мы едем дальше, набирая скорость, пока не доезжаем до поворота. И мост, и Миссия окончательно исчезают.
44
Путь через ночь кажется бесконечным. Мы прижимаемся друг к другу — сперва стараясь держаться подальше от закатников, которые не отступаются, продолжая держаться за стенки вагона, а потом греясь друг о друга на пронизывающем холоде. Мы расставляем вокруг себя ящики, образуя небольшой барьер. Никто не спит, да никто бы и не смог заснуть, когда с потолка капает смертельно опасная слюна и со всех сторон слышатся крики злобы и отчаяния.
Сисси вся горит и обливается потом. Спазмы то и дело сотрясают ее тело. Она медленно обращается. Я не понимаю, почему процесс идет так медленно, но через день или два все будет кончено. Мы не можем позволить ей обратиться здесь. Когда изменения зайдут слишком далеко, нам придется сделать то, о чем страшно даже подумать. Нам придется передвинуть ее к стене вагона, где до нее доберутся закатники и сделают то, на что мы неспособны. Никто об этом не говорит, но это довлеет над всеми нами. Особенно над Эпафом. Он не спал всю ночь — сидел рядом с Сисси и гладил ее волосы. Его лицо осунулось от горя и беспокойства. Другой рукой он обнимает Дэвида.
Время от времени во мраке ночи я наклоняюсь к ней. Она просто горит. Я вынимаю кинжал из ножен. Эпаф выходит из забытья и вздрагивает при виде кинжала. Он смотрит на меня, думая, что я собираюсь убить ее из милосердия.
— Не надо, — говорит он, — может быть, еще…
— Это не то, что ты думаешь, — отвечаю я, прижимаю кинжал к ладони и режу.
Начинает течь кровь, заливая мою руку. Закатники на стенах впадают в бешенство. Я приоткрываю губы Сисси и роняю ей в рот несколько капель крови.
— Если это правда. Если я Источник. Если я лекарство. Тогда моя кровь может помочь.
Но Эпаф, поглощенный горем, только качает головой.
— Это последнее средство, — говорю я. — Нам нечего терять.
Он даже не смотрит на меня.
— Джин, — говорит Эпаф, указывая на царапину на моей щеке, в том месте, где меня ранила Пепельный Июнь, — ты тоже обращаешься.
Он прав. Он видит то, что я сам пытался отрицать — бледность моей кожи, блеск пота на лице и то, что моя дрожь вызвана не ледяным ветром, но чем-то страшным в глубине меня — начинающимися конвульсиями.
— Ты не Источник, — говорит он, опускаясь на пол и закрывая глаза. — Ты не лекарство.
Начинается рассвет. Закатники неохотно спрыгивают с вагона, многие из них пытаются еще раз просунуть внутрь руку в надежде застать кого-нибудь врасплох. Остаются немногие. Потом, взвыв в последний раз, спрыгивают и они, ища укрытия в густом лесу. Теперь, когда закатники ушли, вагон открыт всем ветрам.
Остался лишь один, но только потому, что у него нет выбора. Он прыгнул в вагон головой вперед и застрял между двумя балками. Он так и не смог освободиться, даже вывихнув плечи и сломав челюсть в нескольких местах.
Встает солнце, и вопли этого закатника оглушают нас. Наконец его плоть размягчается на солнце, как масло, и он с мокрым шлепком падает на рельсы, словно наполненный гноем мешок. Поезд переезжает его. Желтая жидкость обволакивает колеса и взлетает в небо, оседая на нас каплями, как густой желтый дождь.
Наступает утро, и лучи солнца избавляют нас от ужасов ночи. Все молчат, мы сидим, прижавшись друг к другу, несмотря на то, что закатников больше нет и нас согревают теплые солнечные лучи.
Одна из девушек поднимает бледное лицо к небу, щурясь от солнца. Шок и испуг читаются во всем ее теле — в сжатых до белизны кулакам, в подтянутых к подбородку коленях. Но в глазах виден слабый отблеск надежды и предвкушения. Цивилизация,светятся ее глаза, Цивилизация.Она переводит взгляд на меня, секунду или две смотрит. На лицо ей падают тени балок.
Вероятно, мне следует открыть ей правду. Пересказать то, что мы услышали от Крагмэна. Но даже сейчас, когда разум затуманен лихорадкой, я начинаю сомневаться в этой правде. Что-то не сходится. Я молчу, просто отвожу взгляд и опускаю голову. Солнечный свет — как кислота для открытых глаз. Его лучи проходят через кожу, через кости, обжигают где-то в костном мозге нервные окончания, о существовании которых я и не подозревал. Эпаф прав. Я обращаюсь. Меня трясет. Я дрожу.