Дочь дыма и костей
Шрифт:
— Горностаев?!
— Тсс. И в мире этом уже были и свет и тьма, а потому он не нуждался ни в пронырах-звездах — его ни от чего не нужно было спасать, ни в истекающих кровью солнцах, ни в плачущих лунах. А самое главное, он никогда не знал войны — ужасной и опустошительной. Земля и вода, воздух и огонь — все четыре стихии были в нем, но не хватало последней. Любви.
Акива прикрыл глаза. Слушая, он улыбался и гладил короткие волосы Мадригал, ее ребристые рога.
— Этот рай был словно ларец, в котором не хватало сокровища. Так он и существовал, день за днем, с розовыми
— Все? — Акива открыл глаза. — Что значит — вот и все?
Она потерлась щекой о золотистую кожу его груди и ответила:
— История не окончена. Мир все еще ждет.
— Знаешь туда дорогу? — спросил он задумчиво. — Пойдем, пока не взошло солнце.
Солнце. Мадригал, тянувшаяся губами к плечу Акивы — тому самому, со шрамом, напоминающем об их первой встрече в Буллфинче, — замерла. Ведь она могла бросить его, истекающего кровью, или — еще хуже — прикончить, однако что-то остановило ее, и теперь они вместе. Мысль о том, что подходит время высвободиться из объятий, одеться, уйти, вызывала в душе отчаянное сопротивление.
А еще был страх — что там, в Лораменди, произошло после ее исчезновения? Образ разъяренного Тьяго мешал ее счастью, она гнала мысли о нем, однако рассвет надвигался неотвратимо.
— Мне пора уходить, — проговорила она печальным голосом.
— Я знаю, — ответил Акива. На его лице тоже отразилась тоска. Он не спросил: «Что нам делать?» — как и она. Позже они будут обсуждать такие вещи; в первую ночь они оба не решались говорить о будущем, и, несмотря на все то, что они обрели в ту ночь, они все еще робели друг перед другом.
Мадригал потянулась рукой к амулету, который носила на шее.
— Ты знаешь, что это? — спросила она, развязывая шнурок.
— Косточка?
— Ну да. Счастливая косточка. Возьмись пальцем за отросток, вот так. Потом каждый из нас должен загадать желание и потянуть. У кого останется больший кусок — тот выиграл, и его желание исполнится.
— Волшебство? — спросил Акива, усаживаясь. — Что же это за птица, чьи кости творят волшебство?
— О, это вовсе не волшебство. На самом деле желания не исполняются.
— Зачем тогда все это?
Она пожала плечами.
— Ради надежды? Надежда — великая сила. Настоящего волшебства здесь, конечно, нет, но если ты знаешь, чего хотел бы больше всего на свете, и хранишь в себе надежду как огонек, она может осуществиться. Это почти как волшебство.
— А на что надеешься ты?
— Рассказывать нельзя. Давай загадывай вместе со мной.
Мадригал протянула косточку.
Она повесила косточку на шею на шнурке отчасти из детского каприза, отчасти из дерзости. В четырнадцать лет, прослужив у Бримстоуна два года, она уже начала проходить боевую подготовку и чувствовала в себе силу. В один прекрасный день, когда Твига вынимал из форм очередную партию лакнау, она принялась его уламывать дать ей одну монету.
Тогда Бримстоун еще не поведал ей жестокую правду о магии и расплате болью, и исполнение желаний она считала забавой. Твига отказал — он всегда ей отказывал, если только дело не касалось скаппи, которые требуют лишь малую толику боли, — и она, раскапризничавшись, забилась в угол. Теперь она даже не могла вспомнить, что за фантазия так много значила для нее, четырнадцатилетней, зато прекрасно помнила, как Исса достала из остатков ужина — тетерева под соусом — косточку и пыталась ее успокоить человеческой забавой.
Исса знала множество историй о людях, именно благодаря ей Мадригал увлеклась этим народом и их миром. Назло Бримстоуну она взяла косточку и устроила целый спектакль по загадыванию желания.
— И все? — произнес Бримстоун, услышав, какой пустяк стал причиной ее раздражения. — На это желание ты потратила бы монету?
Мадригал и Исса уже чуть было не сломали косточку, но остановились.
— Ты неглупая, Мадригал, — сказал Бримстоун. — Если ты чего-нибудь хочешь, добивайся. В надежде есть своя сила. Не растрачивай ее по мелочам.
— Отлично, — ответила она, зажав косточку в кулаке. — Буду хранить ее, пока моя надежда не оправдает твоих высоких ожиданий.
Она повесила вещицу на шнурок. Несколько недель подряд она демонстративно оглашала нелепые желания и притворялась, что раздумывает над ними.
— Хочу пробовать на вкус свои пятки, как бабочка.
— Хочу, чтобы мыши-скорпионы разговаривали. Сдается мне, они знают самые интересные сплетни.
— Хочу синие волосы.
Однако она так и не разломила косточку. То, что начиналось как детский протест, переросло в нечто большее. За неделями шли недели, и чем дольше она не разламывала ее, тем, казалось, достойней должно быть желание — скорее даже надежда.
В роще Скорби это, наконец, случилось.
Она мысленно сформулировала желание, посмотрела в глаза Акиве и потянула. Косточка разломилась ровно посередине, и кусочки, когда их приложили друг к кругу, оказались совершенно одинаковой длины.
— Ой. Не знаю, что это значит. Наверное, оба наши желания исполнятся.
— А может, мы оба мечтаем об одном и том же?
Мадригал мысль понравилась. Ее желание в тот первый раз было простым, ясным и горячим: она страстно хотела увидеться с Акивой еще. Только в этом случае она могла заставить себя уйти.
Они поднялись с вороха одежды. Мадригал вновь натянула платье, для этого ей пришлось извиваться как змее, которая пытается влезть в сброшенную кожу. Войдя в храм, они испили воды из святого источника, бьющего из земли. Она сполоснула лицо, поклонилась Эллаи, мысленно попросив ее хранить их тайну и пообещав в следующий раз принести свечи.
Потому что она, разумеется, собиралась прийти сюда вновь.
Разлука казалась до театральности трагичной, физически невозможной. Улететь и оставить Акиву здесь — до сих пор она и не догадывалась, как это трудно. Возвращалась и возвращалась, чтобы поцеловать его в последний раз. Утомленные поцелуями губы с непривычки распухли, и она представила, как покраснеет от стыда, когда всем станет ясно, чем она занималась ночью.