Дочь императора

де Бре Альфред

Этот истинно замечательной красоты человек, опытный в различного рода любовных приключениях, чувствовал себя совершенно преобразившимся после этого наивного и чистосердечного ребенка.

Может быть болезненное состояние Людвига способствовало этому превращению, но более всего граф обязан этим внушениям своего сердца, которое оставалось честным, нежным и великодушным, несмотря на многие шалости и слишком легкие успехи.

Может быть, с другими неосторожность Маргариты повела бы к погибели молодую девушку, но здесь, в отношении Людвига, эта самая неосторожность принесла совершенно другие результаты.

Он считал низостью изменить этой благородной девушке. Иногда он как будто сожалел, что внушил любовь ей.

Вечером, сидя на траве возле Маргариты, он созерцал блистающее любовью лицо девушки, прекрасное зеркало, в котором отражалась невыразимая радость целомудренной и доверчивой любви, которая наполняла ее сердце.

Скоро Людвиг забылся в этом тихом созерцании. Было очевидно, что мысль его, блуждавшая в дальнем будущем, уносила с собой и образ Маргариты. Чем глубже делались мечты Людвига, тем нежнее и любящее становились его взгляды, обращенные на молодую девушку. Сердце же Маргариты было открыто для этих пылких чувств, выражавшихся в глазах Людвига.

Скоро крупные слезы засверкали на длинных ресницах графа.

– Бедное, милое дитя! – прошептал он с бесконечной нежностью, как будто говоря сам с собой.

Тронутая до глубины души выражением, с которым он произнес эти слова, Маргарита нагнулась к графу.

– О чем вы думаете? – спросила она тихо.

– Я думаю, – отвечал он, – что лучше было бы, может быть, если бы Бог допустил меня умереть от ударов убийц, чем позволить мне смутить ваше сердце и вашу жизнь.

– Значит, вы не любите меня? – прошептала молодая девушка, страшно побледнев.

– Я, Боже правый! Я люблю вас всей душой, – сказал он с восторгом, – и так как я вас обожаю, то ваше счастье дороже для меня моего собственного и моей жизни. Поймите меня, Маргарита, и посмотрите, какое чудо произвела ваша чистая и доверчивая любовь. Если бы в эту минуту мне сказали: откажись от Маргариты, и все сокровища и радости земные будут принадлежать тебе… и тогда, клянусь Богом, отказался бы я от всего. Но если бы мне сказали: поклянись не видеть более Маргариты, и с этого дня жизнь ее потечет тихо, счастливо и без всяких лишений, а несчастье падет только на одну твою голову… тогда…

– Что тогда? – прошептала она таким изменившимся голосом, как будто бы сердце ее разрывалось на части.

– Тогда! Ах! Зачем же вы на меня смотрели? Сейчас мне казалось, что я буду иметь мужество отказаться от вас, чтобы упрочить ваше счастье, а теперь вся моя твердость исчезла от ваших взглядов.

– Что заставляет вас страшиться несчастья?

– Как меч Дамоклов, несчастье постоянно висит над моей головой, и я боюсь, что, поражая меня, оно отразится на моем ангеле-хранителе.

– И ничто другое не заставляет вас отказаться от любви ко мне?

– О, нет! Мое сердце перестанет биться прежде, чем перестанет принадлежать вам.

– И так, Людвиг, сколько сил моих будет, я чувствую в себе довольно твердости, чтобы все преодолеть ради вас, довольно преданности, чтобы любить, даже если бы пришлось страдать от того. Увы, мой друг, полюбив вас, я повиновалась чувству, более сильному, чем моя воля, чем мой долг, но это не мешало мне размышлять. Я не скрывала ни горести, ни опасности, которым я подвергалась. Как в настоящем, так и в будущем, я предвижу такие же мрачные и бурные тучи, которые в настоящую минуту покрывают синеву неба; но, Людвиг, посмотрите на эту звезду, которая блистает там: так и ваша любовь, пока будет она блистать подобно этой звездочке, пока ее луч будет освещать мой жизненный путь, клянусь, вам, как бы ни был он труден, я не буду жалеть о своей участи.

Взяв руки молодой девушки и не находя слов чтобы выразить все, что происходило в его сердце, он некоторое время безмолвно смотрел на нее глазами блистающими любовью и благодарностью.

– Я вас люблю, – сказал он наконец.

Как будто вся душа его выразилась в этих трех словах – с таким чувством были они произнесены.

Рука в руку, глубоко взволнованные, они оба оставались так несколько минут. Уста их молчали, но сердца красноречиво говорили.

Прошло шесть недель, Маргарите казалось, что полную жизнь она наслаждалась только те два или три часа, которые она проводила в хижине Лисбеты. Остальная часть ее времени проходила, как те сны, о которых мы не можем дать никакого отчета при нашем пробуждении.

До сих пор два обстоятельства благоприятствовали свиданиям Маргариты с графом, именно – процесс, которым занята была баронесса Гейерсберг, и пребывание Марианны в замке.

После отъезда последней, лишенная привычной собеседницы, бедная Маргарита должна была большую часть дня находиться с баронессой Гейерсберг и только урывками могла видеться с прекрасным рыцарем, мысль о котором наполняла его сердце.

Чтобы вознаградить себя за редкие свидания, они писали длинные послания друг другу и, по условию, клали их в дупло одного дерева, находящегося в отдаленном месте парка.

Однажды Маргарита не нашла на привычном месте письма. На другой день – тоже. Она побежала в хижину Лисбеты. Старуха сказала ей, что накануне он вышел после полудня и не возвращался. С того дня она ничего не слыхала о графе Людвиге, до этой минуты, когда они встретились, как мы уже сказали в гостинице «Золотого Солнца».

Хотя любовь и поглощала все мысли Маргариты, но иногда ею овладевало новое беспокойство. Ночь и день думала она о словах колдуньи и о том смущении, которого не мог скрыть Людвиг при имени Зильды Марианни.

«Кто эта Зильда? – спрашивала себя Маргариты. – Очевидно, что между ней и графом есть что-то такое… Я не хочу более с ним говорить, – думала она. – Он меня заставил поклясться, что я позволю ему видеться со мной, но я не обещала ему облегчить эту возможность. Я не буду искать случая оставить замок. Увидим, придет ли он сам ко мне».

Однажды утром она была разбужена баронессой Гейерсберг, которая, вне себя от радости, показала ей письмо от Флориана.

– Послезавтра сын мой приедет! – говорила счастливая мать. – Понимаешь ли ты, Маргарита? Послезавтра Флориан будет возле меня, я его увижу, буду говорить с ним, обнимать его. Бедное дитя, утомленное столь тяжелыми походами! Ему необходимы отдых и попечение. Он отдохнет у меня после своих подвигов; только бы раны его зажили.