Дочь Каннибала
Шрифт:
И по омерзительно грязной дорожке я вошла в зал, волоча свой неподъемный чемодан. Откинула жеваную занавеску и оказалась в жаркой душной темноте, где воняло грязными носками и исподним. Постепенно начали вырисовываться очертания кресел, зал был маленький и почти пустой. Следуя инструкциям, я нашла место справа возле прохода и опустилась в кресло, хотя сердце в груди отбивало чечетку. Еще хорошо, что было так темно: я хотя бы не видела той грязи, которая наверняка покрывала сиденья, ведь подлокотник, к которому я прикоснулась, был липкий и влажный. Я поставила чемодан на пол между собой и пустым сиденьем и приготовилась ждать. Прошло несколько минут, и я стала понимать, что происходит на экране: всюду плоть, черные волосатые половые органы, слюнявые рты, невероятных размеров мужские члены. И с облегчением подумала:
То, что он высок и толст, я определила по его тени, по колыханию воздуха у своего лица – посмотреть на него я не осмелилась. Я не отрывалась от экрана, где огромный негр имел щуплого белого. Мой сосед начал шевелиться. Я поняла, что чемодан передвигается – он стукнул меня по ноге. Какого черта делает этот тип? Неужели собирается пересчитывать здесь деньги? И тут я уголком глаза увидела то, от чего меня охватила паника, – пистолет. Уж не собирается ли он убить меня? Инстинктивно я повернула голову и посмотрела на него – широкое бесцветное лицо, полуоткрытый рот, немного высунутый язык. А в руках у него был не пистолет, а темный напряженный член, твердый, как перекладина в платяном шкафу. Это не тот, кого я жду, не террорист, это, наверное, единственный бисексуал во всем кинотеатре, а может, и на всей планете, и надо же, чтобы он заметил меня, сел рядом и занялся своим делом.
Я резко вдохнула, встала и вышла, таща свой чемодан. И тут это случилось: я шла по проходу в поисках другого места, когда кто-то появился у меня за спиной и схватил чемодан.
– Это наше, – прошептали мне в ухо.
Действовал незнакомец спокойно и выверенно: я почувствовала его руку на своей и отпустила ручку. Потом увидела его спину и темный костюм – он шел впереди меня, направляясь к выходу. Несколько мгновений я не могла шевельнуться, но тут один из зрителей пожаловался, что я заслоняю экран. Я бегом кинулась на улицу, где у дверей меня ждали Феликс и Адриан.
– Вы его видели, вы его видели? – возбужденно крикнула я.
– Кого?
– Человека с чемоданом.
– Нет, мы никого не видели. Здесь никто не выходил. Наверное, там есть другой выход.
На самом деле мне было все равно, как он вышел, главное – нам наконец удалось сделать это. Игра в полицейских и воров закончена.
Измотанные, мы возвращались домой молча. Странно, но я ни разу не подумала о том, что будет после передачи выкупа: все свои силы я направила на выполнение этой операции. Теперь же, когда напряжение спало, в голове у меня была полная сумятица. Поскольку мы заплатили требуемую сумму, то Рамона, вероятно, освободят, и он вернется домой. От мысли о его освобождении мне становилось легче, конечно, мне становилось легче. Но мысль о его возвращении домой меня не радовала, отнюдь не радовала. Теперь, когда он должен был снова оказаться рядом со мной, я уже не чувствовала к нему такой нежности, как в последние дни. Я воображала, как он входит, представляла себе его изуродованную руку (бедняжка), как он садится в кресло и раз за разом принимается рассказывать о похищении, в течение ближайших лет он расскажет об этом сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч раз повторит свою скучнейшую историю – Рамон медлителен, зануден и вообще совсем не умеет рассказывать.
Я так и видела, как Рамон в тысячный раз рассказывает о похищении, он курит так, как привык курить: сигарету держит четко перпендикулярно губам, а когда выдыхает дым, причмокивает; он открывает и смыкает губы с влажным причмокиванием, словно какая-нибудь рыба. Я уже заранее не выносила это чмоканье и рыбью манеру открывать рот. Забавно думать о том, как развивается неприязнь к близкому человеку: поначалу тебя раздражает, что твой партнер тебя не слушает или не проявляет свою любовь так, как ты этого ждешь, или ты находишь, что в дурном настроении он невыносим; но потом, когда уже пройден водораздел супружеских ссор, начинаешь выходить из себя потому, что он с шумом втягивает с ложки суп или имеет привычку свистеть, принимая душ; одним словом, все эти безобидные вещи постепенно образуют то ядро упреков и непонимания, из которого рождаются злоба и великое разочарование. И в возвращении Рамона меня больше всего пугало, что я опять буду слышать и видеть, как он причмокивает губами, когда возьмет в изуродованную руку (бедненький) сигарету – когда я видела, как он по-рыбьи открывает губы, меня охватывала такая ненависть, что я была готова запихнуть ему в рот, к примеру, раскрытый зонт обычного размера.
С другой стороны, я с некоторым беспокойством думала, что такая острая неприязнь к Рамону может быть вызвана присутствием Адриана. Вот вернется Рамон со своими занудными разговорами, сигаретами и ампутированным пальцем (бедненький), и я тоже вернусь к своей обычной жизни. Без Феликса и его удивительных рассказов. И без Адриана. Не то чтобы у меня на Адриана были какие-то планы, отнюдь, просто наши отношения походили на игру, в них было что-то теплое и блестящее, они освещали жизнь и немного опьяняли. Мне будет не хватать их обоих, теперь это стало ясно. Адриана очень будет не хватать.
Я думала об этом, пока мы на кухне ели бутерброды, запивая их вином, и тут Адриан торжественным тоном сказал:
– Я открыл кое-что, и мне это кажется важным.
Мы в ожидании смотрели на него.
– Знаете, одного двадцатипятилетнего парня в мадридском зоопарке убило молнией. И самое странное, что в тот день в Мадриде не было ни облачка, ни урагана, не пролилось ни капли дождя. Значит, это была единственная молния во всем городе.
Мы растерянно глядели на него.
– Другой парень, двадцати трех лет, разбился на машине на Гвадалахарском шоссе. Сообщают, что его смело с дороги сильным порывом ветра. Но в тот день не было ветра, и ехал он на такой скорости, что никак не мог вылететь с дороги. Парень, разумеется, погиб. И еще: двумя днями позже другой двадцатипятилетний парень погиб, когда на мадридской улице ему в ветровое стекло угодил камень. Камень отдали на экспертизу, это оказался метеорит! Кусок звездной материи, часть астероида, осколок космоса! Метеорит попадает в ветровое стекло – это настолько невероятно, что этого почти и быть не может! Но это случилось. Что вы думаете по этому поводу?
Мы взглянули на него несколько раздраженно.
– Не знаю. А о чем здесь думать? – сказала я.
– Но это же так странно, чрезвычайно странно!
– Ну и что ты этим хочешь сказать?
– В общем… Я знаю, это покажется глупостью, или паранойей, или тем и другим одновременно, но не кажутся ли все эти события заговором с целью убийства молодых людей? В конце концов, есть в этом что-то сверхъестественное. Вы же знаете, в совпадения я не верю.
С печальной снисходительностью мы смотрели на него. Или, быть может, печальную снисходительность испытывала только я: Феликс насмешливо улыбался. Зеленый мальчишка, нелепый мальчишка, который произносит чудовищные глупости с набитым ртом, казался мне привлекательнее, милее и желаннее, чем Рамон, мой муж (бедняжка). Если бы я осталась с Адрианом, жила бы с ним, то, возможно, наступило бы время, когда я возненавидела бы его за то, что он говорит с набитым ртом, как сейчас, когда изо рта у него падали мокрые от слюны крошки хлеба. Но в это мгновение даже такое безобразие вызывало у меня нежность. Нет в мире большей пристрастности и более жестокой несправедливости, чем те, что порождаются чувством.
Но он не вернулся. Я говорю о Рамоне – он не вернулся ни в тот день, ни на следующий, ни на третий. Не вернулся Рамон с рыбьим ртом и отрезанным пальцем, бедняжка. Время шло, от него не было никаких известий, и постепенно чувство вины стало разъедать мне душу. Я думала, что чемодан действительно унес какой-то вор. Думала, что похитители не удовлетворились полученной суммой и хотят потребовать еще денег. Но главное, я думала, что мой муж не вернулся, потому что я не хотела, чтобы он вернулся; что моя неправильная любовь стала магической и роковой причиной его несчастья; что он, возможно, умер, казненный моим презрением. Меня лихорадило, меня тошнило, у меня горели губы, но ни одно из этих наказаний не вернуло Рамона.