Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия
Шрифт:
Ещё пару раз Данилыч показывал издали на вражеские разъезды, даже разобрал, что это французы. На одном из участков он приказал пришпорить коня, и они промчались две версты долиной. Уже так стемнело, что, по словам Данилыча, увидели бы – не попали. Но обошлось. Данилыч ещё раз похвалил Сашиного коня, вернее свой выбор.
– Ради такого жеребца, – сказал он, – можно под Керчью хоть на денёк-другой задержаться, лишь бы его с собой на Тамань переправить. На севере такие, конечно, мёрзнут, да мы и едем с юга на юг. Помните, кстати, я говорил, что такие места высмотрел, что можно хоть пушку между их редутов ночью провезти? Вот сейчас и пожалуем во вражеское расположение. Вы госпиталь-то найдёте?
– Найду, – сказал Саша, вздохнув про себя: «Вот Джейн не обязательно увижу. Но главное – вернуть мундир, хоть подбросить».
– Это хорошо, – сказал Данилыч. – Можно и языка взять, расспросить. Но возня…
В середине пути канонада слышалась чуть глуше, особенно когда проезжали долинами. Теперь она стала заметно громче. Они снова приближались к Севастополю.
Ни барометры, ни самые умелые гадатели погоды не обещали в эту ночь грозы. Тем беспощаднее, тем тяжелее было давящее, грозовое чувство, охватившее Джейн. То ли сказался многодневный скудный сон, то ли недавняя радость развеялась без остатка, и навалился страх.
Джейн было страшно за отца, идущего на штурм. Страшно за Сашу, который сейчас должен быть на одном из бастионов. Кстати, за него было страшно весь день. Если в лагере союзников ощущалось предгрозье, то над Севастополем бушевала гроза. Такой бомбардировки, что творилась этим вечером, Джейн не помнила. Она несколько раз отлучалась из госпиталя, поднималась на ближайший пригорок, глядела на город, скрытый облаками злого чёрного дыма. В эту дымовую тучу летели новые и новые бомбы и ракеты. Джейн казалось, что эта стрельба потеряла смысл, что, когда ветер разнесёт дымные облака, на земле останутся одни лишь дымящиеся развалины, а может, только скалы и холмы на морском побережье, будто уже нет города под названием Севастополь и нечего брать.
Командование думало иначе. В сумерках к передовым позициям потянулись новые и новые колонны. Некоторые солдаты несли лестницы, другие – фашины, огромные охапки прутьев для заваливания рвов.
Когда стемнело, обстрел усилился ещё больше, хотя это и казалось невозможным. Дым стал невидимым, зато в городе нашлись ещё не сгоревшие здания, и блеск пожаров был виден за несколько миль. Лишь к полуночи огневой шквал сбавил силу. Так в грозу стихает ураган перед первыми каплями ливня.
Джейн настолько была подавлена этой страшной ночью, в которой готовилось произойти что-то ещё более страшное, чем она видела прежде, что её мелкий страх из-за мундира казался чем-то забавным и несущественным, вроде зубной боли у тяжелораненого.
И это при том, что Мэрдо (к счастью, врачи ему запретили участвовать в штурме) несколько раз напоминал про мундир: «Завтра я долшен вступить в Севастополь в форме, как полошено». Джейн даже соврала ему, что посетила портного, но не застала и вернулась, не имея времени ждать. К её ужасу, Мэрдо изъявил желание сходить сам. Товарищи по офицерской палате отговорили его шуточками – мол, француз проникся общим духом, взял раскройные ножницы и примкнул к штурмовой колонне, – а главное, подходящей временной одежды в госпитале не нашлось. Джейн обещала принести мундир завтра утром. Мысли, как выполнить обещание, казались одна нелепее другой.
Лишь работа отвлекала её и от мелкого страха, и от большой тревоги. Русские пушки отвечали, раненых подносили. Доктор Сазерленд называл эти дневные поступления аперитивом перед большой ночной попойкой. К ней готовились: расставлялись новые палатки и дополнительные койки, некоторые врачи заранее уходили на отдых. Никто не сомневался: раненых будут сотни, причём одновременно.
– Тебе тоже надо отдохнуть, – сказал мистер Сазерленд. – Будет стррашная спешка, мне прридется трудиться как лесосеку, а тебе носиться как стюаррду на большом корабле. – Мистер Сазерленд, как и все работники госпиталя, знал историю путешествия Джейн в урезанном виде, поэтому удивился её смеху. – Ладно, посмейся, порработай и поспи. Имей в виду, буду гонять, будто ты отдыхала весь день.
Джейн кивнула, но скоро поняла: в госпитале ей не отдохнуть. Везде ходили и шумели, главное же, ей хотелось не столько сна, сколько просто оказаться вдали от удушающих запахов и приглушённых стонов.
Она сказала об этом мистеру Сазерленду.
– Хоррошо, сходи домой. Врремени у тебя немного, все говоррят, что штуррм в три часа, так что к половине пятого будь здесь. Чем бы ни кончилось, главное поступление начнётся именно тогда.
Джейн пообещала так и сделать, поработала ещё и отправилась в путь, казавшийся ей отдыхом.
Перед выходом попрощалась с Кримом. Пёс был размещён в солдатской палате – вне её на него просто наступали бы в потёмках.
Джейн присела рядом.
– Привет. Не обижаешься на меня? Ну и хорошо. Обижаться будешь, когда буду швы снимать. Веди себя хорошо, побольше спи. Вчера ночью мы сделали очень важное дело: теперь я могу спокойно гулять по лагерю, без тебя и пистолета. Ну не сердись, извини. Без тебя гулять скучно, но все же спокойно. Лежи, вернусь – покормлю и погуляем чуть-чуть. Пожалуйста, не обижайте его.
– Мисс, никто вашего пса не обидит, – сказал артиллерист, лежащий на ближайшей койке. – Он полноправный раненый.
– Кажется, здесь. Нет, дальше. Черт! Какая-то чертовщина перед глазами. Ещё шаг влево. Да, здесь, копайте!
Счастливчик был прав: инспектору по шпионам пришлось преодолеть немалое сопротивление, в котором даже ощущался привкус заговора. Дежурный капитан никак не мог понять, для чего нужна ночная экспедиция, связанная с конвоированием не просто заключённого, но приговорённого к смертной казни. Инспектор Джонс сознательно умалчивал о некоторых деталях, зато напирал так настойчиво, что капитан выругался, махнул рукой и отдал приказ.
Судя по всему, преступник (или тайный патриот) переоценил свои силы, инспектор по шпионам не раз пожалел о том, что не захватил носилки, вот только согласились бы конвоиры работать санитарами? Счастливчик еле шевелил ногами, иногда присаживался. Двое конвойных, в общих чертах знавшие, за что парень приговорён к завтрашнему расстрелу, поначалу держали его под прицелом, потом, несмотря на возмущение инспектора Джонса, пихали и толкали. Потом смирились и пошучивали над инвалидной прогулкой.