Дочь короля Эльфландии
Шрифт:
И ответил ей отец; и даже музыка, что слышна в городах людей, либо вплетается в сон на земных холмах, не могла сравниться с эльфийским его голосом. Звенящие слова заключали в себе великое могущество, способное изменить очертания холмов грез и при помощи чар расцветить поля фаэри новыми цветами.
– Нет у меня таких рун, - отвечал король, - что обладали бы властью проникнуть за преграду, либо похитить что бы то ни было у земных полей, будь то фиалки, калужницы или смертные, и провести их через бастион сумерек, что возвел я, дабы оградить нас от грубой реальности. Только одна такая руна осталась у меня, и это - последняя из великих сил, что заключены в наших угодьях.
И не вставая с колен со сверкающего пола, о прозрачных глубинах которого умеет поведать только песня,
Но властелин волшебной страны не желал даром потратить сию руну, надежно запертую в его сокровищнице, сосредоточие самых великих чар и последнюю из трех; король сохранял руну как оружие противу угрозы неблизкого, неведомого дня, свет которого мерцал сразу за поворотом веков, слишком далеко даже для сверхъестественной зоркости его предвидения.
Лиразель знала, что королю уже доводилось отвести Эльфландию далеко вспять, а потом притянуть назад, так, как луна притягивает волны прилива, и волшебная страна снова заплескалась у самого края людских полей, и сверкающая граница коснулась вершин земных изгородей. И ведала Лиразель, что для этого королю потребовалось какое-нибудь сложное чудо ничуть не более, чем луне: он просто взял да и перенес свои владения подальше одним магическим жестом. Так разве не в силах он, размышляла принцесса, свести Эльфландию и Землю воедино, воспользовавшись для того магией не более редкостной, нежели нужна луне при отливе? Потому она снова принялась умолять отца, напоминая ему о чудесах, что некогда сотворил он при помощи таких простейших заклинаний, как движение руки. Лиразель заговорила о колдовских орхидеях, что в один прекрасный день хлынули с утесов, словно лавина розовой пены сорвалась вдруг с эльфийских гор. Лиразель заговорила о махровых куртинах невиданных лиловых цветов, что распустились среди разнотравья лощин, и о великолепии благоуханных кущ, что от века хранит поляны. Ибо все эти чудеса свершил ее отец: и пение птиц, и буйство цветов рождены были его вдохновением. Ежели такие чудеса, как цветы и песни свершаются по мановению руки, разве не сумеет король легким кивком призвать от Земли столь недалекой какие-то несколько полей, что пролегли совсем рядом от земной границы? И, уж конечно, ему ровным счетом ничего не стоит снова подвинуть Эльфландию чуть-чуть ближе к Земле, - ему, что не так давно перенес ее до самого поворота на пути кометы, а потом снова вернул волшебную страну к границе людских полей.
– Никаким рунам, кроме одной-единственной, - отвечал король, - никаким чудесам и заклятиям, никаким волшебным талисманам не дано сдвинуть наши владения за пределы земной границы даже на ширину птичьего крыла, и ничего не в силах они доставить оттуда - сюда. А про то, что на свете существует одна-единственная руна, на такое способная, обитатели тамошних полей даже и не догадываются.
Но по-прежнему принцессе не верилось, что привычному могуществу ее отца-чародея не так-то просто свести воедино чудеса Эльфландии и то, что принадлежит Земле.
– От тамошних полей, - молвил повелитель волшебной страны, - поневоле отступают все мои заговоры, там немы мои заклинания, и правая рука моя бессильна.
И только после того, как король помянул дочери про свою грозную правую руку, принцесса наконец-то вынуждена была поверить отцу. И снова взмолилась Лиразель о той последней руне, о давно хранимом сокровище Эльфландии, о той великой силе, что обладала властью противостоять неумолимому влиянию Земли.
И помыслы короля в полном одиночестве устремились в будущее, и заглянули далеко вперед. Не в пример легче оказалось бы для затерянного в ночи путника отказаться на пустынной дороге от фонаря, нежели для эльфийского короля - воспользоваться своим последним великим заклинанием, и лишиться руны отныне и навсегда, и вступить без нее в те сомнительные годы: королю дано было разглядеть их смутные очертания, равно как и многие события, но только не итог. Лиразель ничего не стоило попросить о грозной руне, способной подарить принцессе то единственное, чего ей не
– За пределами нашей границы, - увещевал король, - порождений реальности без числа, и все они сильны и яростны, и наделены властью омрачать одно и увеличивать другое, ибо и они способны на чудеса. Когда же последняя из великих сил окажется израсходована и исчерпана, не останется в наших владениях такой руны, что повергала бы их в страх; и умножатся порождения реальности, и овладеют стихиями; мы же, не обладая руной, внушающей им почтение, станем всего лишь легендой. Должно нам сберечь эту руну.
Так властелин Эльфландии убеждал дочь, но не приказывал, хотя кто как не он, король и повелитель, создал волшебные сии угодья, и всех обитателей дивной земли, и даже свет, сияющий над ними. А убеждение в Эльфландии дело отнюдь не привычное и повседневное, но чужестранное диво. При помощи уговоров тщился король усмирить устремленные к земле фантазии принцессы.
И не отвечала Лиразель, но только плакала, роняя зачарованные росы слез. И дрогнула гряда эльфийских гор от края до края: так странники-ветра дрогнут при звуках скрипки, что заплутали тропами воздуха за пределами слуха; и все легендарные обитатели Эльфландии ощутили в сердце своем незнакомое доселе чувство, словно оборвалась песня.
– Разве для Эльфландии так будет не лучше?
– молвил король.
Но принцесса по-прежнему плакала.
Тогда король вздохнул и снова задумался о благе Эльфландии. Ибо Эльфландия черпала отраду в блаженном покое дворца, что возвышался в самом центре волшебной страны; поведать же о нем может только песня. Теперь же покачнулись его шпили, и сияние стен померкло, и из-под высоких сводов портала хлынула скорбь, разливаясь над полями фаэри и над лощинами грез. Будь только принцесса счастлива, Эльфландия снова сможет греться в безмятежном зареве и вечном покое, ясные лучи которых благословляют все, кроме порождений реальности; и пусть даже сокровищница короля опустеет, что еще останется ему желать?
И вот король объявил свою волю, и создания эльфийского рода доставили ему ларец, и рыцарь стражи, что испокон веков хранил сокровище, чеканным шагом вошел вслед за посланцами.
И вот король при помощи заклинания открыл ларец (ибо простым ключом замок не открывался), и извлек на свет древний пергаментный свиток, и поднялся, и принялся читать начертанные строки, пока дочь его плакала. Слова руны в устах короля зазвучали подобно нотам скрипичного оркестра, что исполняют великие мастера всех эпох, укрывшиеся под сенью чащи в полночь середины лета, когда на небе сияет незнакомая луна, в воздухе ощущается дыхание безумия и тайны, а поблизости рыщут невидимые глазу существа, мудрости человеческой неведомые.
Так владыка волшебной страны прочел руну, и стихии услышали и повиновались, - не только в Эльфландии, но и за пределами границы Земли.
Глава 33.
СВЕРКАЮЩАЯ ЧЕРТА.
Алверик брел все вперед и вперед: в этом маленьком отряде из трех человек только одного его не вела более надежда. Ибо Нив и Зенд, что совсем недавно следовали упованию фантастического похода, ныне не стремились более к Эльфландии, но, верные новой идее, делали все возможное, дабы не пустить туда Алверика. Недоверие к прежним устремлениям овладевало ими дольше, нежели людьми здравыми, однако держались они каждой новой измены с упорством гораздо более чем здравым. Зенд, что во имя надежды отыскать Эльфландию провел в скитаниях столько лет, теперь, увидев колдовскую границу своими глазами, признал в ней соперника луне. Нив, что выдержал ничуть не меньше ради похода Алверика, углядел в волшебной земле нечто куда более дивное и несбыточное, нежели в собственных грезах. И теперь, когда Алверик пытался неумело подольститься к этим озлобленным, догадливым душам, Зенд обрывал его кратким заявлением: "Луне сие не угодно", в то время как Нив повторял снова и снова: "Разве моих грез недостаточно?"