Дочь полковника
Шрифт:
— Предоставь уж это мне, мать. Хватит тут баб и без тебя.
Миссис Джадд покорно всхлипнула и с сожалением закупорила фонтан своего красноречия и гнева.
— Опять-таки спасибо вам, сэр, — объявил мистер Джадд, — только я не вижу, какие тут могут быть возмещения. Это же не война и не военные долги.
— Я подразумевал не деньги, — поспешно сказал священник, — но искреннее желание исправить причиненное зло.
— Исправить? — переспросил мистер Джадд, несколько сбитый с толку. — И чего же он думает исправлять?
— Но если вы и она дадите согласие, он на ней женится.
— Женится на ней! — повторил мистер Джадд, окончательно запутавшись. — И как это
— Да, я знаю, он зарабатывает только тридцать шиллингов в неделю, но он готов немедленно сочетаться с ней браком, подзаработать и зажить своим домом, когда родится ребенок.
— Да как же… — вскричала было миссис Джадд.
— Тише! — судейским тоном произнес мистер Джадд. — И кто же это хочет с ней сочетаться?
— Как кто! — в свою очередь изумился священник. — Да разве вы не знаете? Отец ребенка, Том Стратт.
Мистер Джадд откинулся на спинку кресла и вновь заставил умолкнуть свою не столь осмотрительную супругу.
— Том Стратт, э? Ну, что до меня, пусть женится, а она совсем уж идиотка будет, коли упустит такой случай вернуть себе доброе имя. Скажите ему, чтоб пришел со мной поговорить, а сами так, может, сделаете в церкви объявление, сэр.
— Но прежде надо спросить Лиззи.
— Ну, она против не будет, сэр.
— Но вы ее спросите?
— Лучше скажите Тому Стратту, чтоб он ее спросил. Если она «нет» ответит, значит, я старый дурень.
Когда священник ушел, миссис Джадд наконец смогла разразиться потоком слов, то и дело повторяя «да кто б подумал» и «где ж это слыхано?» и «так, значит, она с двумя гуляла, срамница».
Мистер Джадд докурил трубку в полном безмолвии, не слушая голос, который, как он знал по долгому опыту, редко произносил что-нибудь, стоящее внимания. Наконец выбил пепел о каблук и ткнул мундштуком в сторону супруги, чтобы подчеркнуть весомый итог своих размышлений:
— А она не такая дура, как я было поверил.
Крутя педали на обратном пути из Криктона, Джорджи Смизерс сердито супилась. Ветер переменился: теперь он дул с северо-запада, уже не так сильно, хотя и стал более холодным. Впереди над горизонтом громоздились рваные тучи — великолепное изваянное из водяных паров изображение Трои, гибнущей в огне. В зеленой щетине скошенных лугов жадно шныряли скворцы, и молоденький жеребенок, отпрыск деревенской рабочей лошади, щеголяя нелепо длинной бахромой волос над копытами, тяжеловесно резвился под матерински глупым взглядом разжиревшей кобылы. Ивовые сережки уже растрясли свою яркую пыльцу — золотые крошки-женщины в преддверии пожилого возраста. Но во всех рощах трепетали и плясали юные зеленые листики. Только осмотрительные великаны-дубы да вязы в созвездиях черных почек еще прятали будущую листву от поздних заморозков. И птичьи трели под широким куполом небес! Прелестные звенящие ноты, такие чистые, такие прозрачные. Рябинник тщится перепеть рябинника, черный дрозд — черного дрозда, и забыты голодные поколения птенцов, которых предстоит высидеть и вырастить. Прелестная северная весна, напоенная дождями, такая прохладная, такая девственная, такая непохожая на жаркую чувственность более южного апреля там, где всех певчих птиц поубивали…
Но в Джорджи все это не будило особого отклика. В ее весьма убогом духовном багаже крылья отсутствовали вовсе. Она видела — и не видела, слышала — и не слышала. Великие непостижимые силы бесплатно играли перед ней несравненный спектакль, но, что касалось ее, они с тем же успехом могли бы собрать свой реквизит и отправиться восвояси. Возможно, она заинтересовалась бы закатом, если бы его объявили как военный факельный парад — всего полкроны за вход. Резвящийся жеребенок, на свою беду, не был гунтером и, следовательно, никакого внимания не заслуживал. Состязание черных дроздов и рябинников в охотничьем календаре не значилось, а потому Джорджи не следила за его ходом. Душа ее от природы принадлежала всему военному и спортивной охоте, а потому почти все к ним не относящееся было ей чуждо. Даже мистер Каррингтон, хотя в ее сердце еще таились смутные сожаления, уже был почти разжалован из временного чина Божьего воина в более низкий, зато постоянный чин небесного лоцмана. За последний месяц Джорджи дважды воздерживалась в воскресенье от посещения церкви.
Нет, Джорджи была не Матерь-Земля, предающаяся буйным, веселым и непристойным грезам. В лучшем случае она теперь пребывала в сумерках Венеры. И уже начинался процесс иссыхания — обычный удел лишней буржуазной девушки, расстающейся с молодостью. У нее не было денег, чтобы, злоупотребляя современными транспортными средствами, бесцельно носиться из места в место, что теперь стало обычной подменой жизни у паразитических классов. С другой стороны, нужда не заставляла ее работать, найти же себе полезное занятие у нее не хватало ума. А раз собственной жизни у нее не было, ей весь мир представлялся безжизненным. Бессознательно, но неизбежно она одевала все вокруг своей хиреющей заурядностью. Простодушие и наивная покорность школьным дисциплинирующим идеалам мешали ей найти тоскливое утешение в тайном пьянстве — во всяком случае, пока. Пока… Да, пока еще под тусклым пеплом пряталась искорка жизни, которая могла бы разгореться веселым, пусть и маленьким огоньком, раздуваемая ласковым мужским дыханием. Какой-то изуродованный, но благой физический инстинкт все еще пытался разворачивать листья под бессолнечной тяжестью благопристойного образа жизни…
Джорджи вошла через черный ход, чтобы сразу сложить покупки на кухне. На вершине высокого вяза распевал черный дрозд — самозабвенно, упоенно, но она его не слышала. В кухне сгустилась мгла, и призрачный свет за бледным прямоугольником окошка не мог ее рассеять. Джорджи продвигалась ощупью, недоумевая и сердясь. Где Лиззи? Почему не зажжена лампа и не готовится обед? Внезапно она замерла: в темноте кто-то жалобно шмыгнул носом. Она вгляделась и различила на столе какую-то бесформенную груду — голову и плечи Лиззи, оплакивающей свои грехи среди картофельных очистков. Джорджи вскрикнула:
— Это вы, Лиззи?
Вместо ответа послышался горький всхлип.
Джорджи подошла к столу.
— Что случилось? Почему вы сидите тут и плачете в темноте?
Лиззи разразилась икотными рыданиями до непотребности прописного раскаяния и горя.
— Прекратите этот вой! Немедленно прекратите! — самым властным своим тоном распорядилась Джорджи, словно наставляя девочек-скаутов в служении Королю и Отечеству. — Так в чем дело? Скажите!
Джорджи потрясла Лиззи за плечо.
— Не могу, мисс, не могу! — И рыдания возобновились с ужасающей силой.
Такая животная неистовость страданий ошеломила и испугала Джорджи. Да и кто из нас не испытал бы того же на ее месте? Раковая скорлупа дочери полковника дала трещину, пробитая совсем человечным сочувствием. Джорджи погладила Лиззи по голове. «Прости, я больше не делаю вида, будто я выше тебя, и от всей души хочу тебе помочь!» — сказало ее прикосновение. Вслух же она произнесла:
— Бедная Лиззи! — И, продолжая поглаживать вздрагивающий от рыданий затылок, добавила: — Ну скажите же, что случилось? Конечно же что-нибудь можно сделать? А как я вам помогу, если вы мне не расскажете?