Дочь Рагуила
Шрифт:
– Осмелюсь предложить, Николай Васильевич, вы изволили сказать мне, чтобы я был около вас безотлучно, то есть я понял это так, что коли вы меня в глухую полночь потребуете, так я и тогда должен предстать пред вами.
– Так, так. Ну и что же?
– Рядом помещеньице для меня есть; номерочек крохотный и дверью с вашим апартаментом – с гостиной вашей – сообщается. Очень недорогой. Не разрешите ли?
– Это очень хорошо будет! Пожалуйста, пожалуйста, устраивайтесь, а я сейчас уезжаю.
– Когда изволите вернуться?
– Не знаю, право…
Василий оказался камердинером на редкость. Туалет прошел так, что у Твердова не возникло повода быть недовольным своим новым слугой.
Перед уходом он спросил у Савчука, есть ли у него паспорт. Тот показал ему документ, в подлинности которого можно было не сомневаться, только от наблюдательного Николая Васильевича не укрылось то, что документ выдан в тот же день, когда к нему явился Савчук. Все это успокоительно подействовало на Твердова.
„Так, так, это хорошо, – соображал он. – Под такой охраной не страшно“.
Твердов прежде всего хотел отправиться в больницу, куда было отвезено для вскрытия тело несчастного Евгения Степановича, но раздумал и поехал в ресторан, где надеялся встретить приятелей, бывших с ним накануне на злополучной свадьбе. Он не ошибся. Почти все молодые люди, которые были вчера, собрались здесь, в большом отдельном кабинете. Разговоры вертелись около внезапной смерти Гардина и вообще печального события накануне. Твердова, очевидно, поджидали с нетерпением.
– А, наконец-то! Вот и он! – раздались восклицания. – Приехал! Куда вчера скрылся?
Николай Васильевич поздоровался со всеми и уселся за уставленный приборами стол.
– Завтракать не буду, – объявил он, – завтракал уже, вина выпью. Ну, что нового в газетах?
– Шум и вопли. Целыми столбцами так и жарят. Еще бы, тема-то какая! Жених номер шесть и с тем же, как у своих предшественников, результатом.
– Но вскрытие, – допытывался Твердое, – вскрытие-то что показало? Да погодите, господа, не все разом. Скажи ты, Петр Александрович, – обернулся он к ближайшему своему соседу. – Ты естественником был, лучше других можешь объяснить нам, что и как.
Петр Александрович Масленцев отпил из бокала, крякнул и с видом авторитета объявил:
– Вскрытие решительно ничего не показало. Будут произведены всевозможные анализы, согласно предписаниям судебной медицины, но, я полагаю, ничего открыто не будет. Есть яды, действующие моментально и не оставляющие после себя в организме никаких следов. Например, кураре…
– Ну, это ты уж оставь, естественник, – перебил его Твердое. – Кураре действует, попадая в кровь непосредственно, а внутрь его хоть ведрами лей – ничего не будет.
Масленцев смутился, но сейчас же оправился:
– А кто знает? Может быть, Евгения укололи. Только нет, тут преступления быть не может.
– Какое там преступление! – заговорили кругом. – Ведь если преступление, то кто же тогда из нас преступник? Чужих никого не было, все свои, все друг другу знакомые.
– Постойте, – остановил говоривших Твердов, – а кто это был такой среднего роста, полный, начисто бритый, еще глаза так во все стороны бегают? Заметили? Кажется, Дмитрий Константинович, – обратился к одному из молодых людей Твердов, – он с тобой рядом сидел за столом. Кто это?
– Право, не знаю, – пожимая плечами, ответил Дмитриев, – никогда не видал. Господин очень приветливый, смешил, все шуточками да прибауточками разговаривал, анекдоты рассказывал. Только я его не знаю. Может быть, Филиппов знает.
– Нет его, приедет – спросим… Только вряд ли он знает: он у Александра Александровича еще вчера спрашивал, кто это такой.
– Так вот, други милые, – заметил Николай Васильевич, – как же это вы говорите, что все свои были? Нашелся-таки среди своих чужой, да такой еще, которого никто из нас не знает.
– Так неужели он – убийца? – крикнул за всех Дмитриев.
– Ну вот, сейчас же и убийца, – совершенно спокойно ответил Твердов. – Ничего я такого не думаю. А сердце-то все-таки не на месте… Оттуда, из зала-то, я прямо, никуда не заезжая, домой поехал и всю ночь до рассвета продумал о вчерашнем печальном событии.
– Ну и что же? – спросил Александр Александрович, до сих пор не обращавшийся к Твердову. – Что ты надумал?
– Да я пришел к тому же заключению, что и все. Преступление ли тут, убийство или что-нибудь иное, совершившееся при участии человеческой воли, – я не знаю, и знать не хочу. Это – не мое дело. Фемида с повязкой на глазах, но у нее есть кому глядеть за нее в оба. Так пусть она и глядит. Я же склонен думать, что тут действует судьба, рок – ну, все, что вам только угодно, кроме человека. Я так это, дорогие мои друзья, и принимаю. Довольны вы? Ну, давайте голосовать ваше удовольствие.
– Шутишь ты все, а шутки неуместны, – заговорил только что явившийся к компании высокий худощавый брюнет с тонкими „китайскими“ усами.
– А, это ты, Ваня! – протягивая ему руку, воскликнул Твердов. – Господа, слышали вы? Иван Иванович Филиппов, наш милейший друг, говорит, что я шучу, а между тем я серьезен.
– Да полно! Где твоя серьезность-то? – возразил Филиппов. – Ведь ты только подумай, в каком ужасном положении теперь Верочка.
– Что же ужасного в ее положении?
– Как что? Ведь после вчерашнего она на весь свой век должна остаться в старых девах или вдовушках. Замужем ей не бывать никогда.
– Это почему?
– Да кому же своя жизнь не дорога? Кто поручится, что жених номер семь не последует примеру шестерых своих предшественников? Налицо факты. Веру и так обегали, а теперь как от чумы от нее бегать будут.
– Экий трус народ пошел! – подтрунивал Твердов.
– Трус-то не трус, а согласись сам, что береженого Бог бережет. Примеры налицо, – вступился Александр Александрович.