Дочь роскоши
Шрифт:
– Но почему? – Он был обескуражен, обижен. – Почему это было плохо?
– О Поль! – Она спрятала лицо в ладонях. – Ты просто не понимаешь!
– Чего не понимаю?
– Я занималась любовью не с тобой, а с Ники.
Он похолодел. Внезапно он почувствовал, что земля разверзлась под ним и он падает, падает в такую темную глубокую пропасть, что никогда не сможет оттуда выбраться.
– Ты не понимаешь? – рыдала Вив. – Я подумала, что мне будет так же хорошо, как когда-то с ним. Я предала вас обоих. О Поль, мне так жаль! Не смотри на меня так, пожалуйста!
– Я думал, ты хотела меня, – деревянным голосом произнес Поль.
– Я хотела, хотела! Только… О, у меня в голове все смешалось. Ты и Ники – вы так похожи.
– Ты хочешь
Она поглядела на него сквозь слезы.
– Нет, это не так. Я именно хотела тебя… Я так думаю. Но…
– А когда до этого дошло, оказалось, что я – не Ники. – Боль охватила его. Ему захотелось ударить ее, обидеть Вив так, как она обидела его. Но почему-то даже сейчас он не мог этого сделать. Он слишком любил ее.
– Нет, ты не Ники, – сказала она тоненьким неверным голоском.
– Ну и что же он делал не так, как я? В чем моя ошибка? – Он склонялся к обиде и злости на себя, вместо того чтобы обрушить их на Вив.
– Ты все сделал хорошо, Поль. Ты не виноват… – Она перестала плакать и печально смотрела на него.
– Не пытайся представить, что все было хорошо, Вив. Не жалей меня. Я понимаю, что по сравнению с ним я, наверное, показался тебе неумелым…
– По крайней мере, ты не сделал меня беременной, – сказала она. – Во всяком случае, надеюсь на это.
В какой-то миг до него дошел смысл ее слов, прорвав туман жалости и презрения к самому себе. Он с открытым ртом уставился на нее, а она вдруг хрипло и коротко рассмеялась:
– О дорогой. Я не это хотела сказать. Ну что же, теперь джинн выпущен из кувшина, не так ли?
– Ты была беременна от… Ники? – Он запинался на каждом слове. Казалось, смысл сказанного ускользал от него. – Но когда? Как?
– Думаю, «как» – вполне очевидно, – возродилась к жизни прежняя насмешливая Вив. – А что касается «когда» – то как раз перед его отъездом.
– А он знал?
Она покачала головой:
– Нет, говорю же тебе. Это было как раз накануне его отъезда.
– Ну и что же случилось? Если ты была… что случилось с младенцем?
– Я сделала аборт. О, не смотри на меня так, Поль. У меня ведь по правде не было выбора. Я не горжусь своим поступком, но сейчас уже ничего не сделаешь.
– Но я думал, что аборты – незаконны.
– Так оно и есть. Но деньги могут купить почти все, сам знаешь. Это назвали не абортом, а аппендицитом, перитонитом или чем-то там еще. Послушай, я на самом деле не хочу об этом говорить. Мне не надо было говорить тебе. По-моему, это неправильно, раз об этом не знает Ники.
Поль сильно стукнул кулаком по полу.
– Ники, Ники, Ники! Ники здесь нет – здесь я!
– Знаю. И я же сказала: «Прости». – Она вдруг резко встала. – Слушай. Мне надо посмотреть, что там с тушеным мясом. И я включу бойлер, чтобы мы смогли искупаться.
Она вышла на кухню. Поль потрясенно закончил одеваться. Ему казалось, будто его прибили десятитонным молотом. Он возлагал такие надежды на этот уик-энд, а все обернулось так ужасно. И не только на личном уровне. Были низринуты сразу две иконы – его брат-герой, которого он боготворил, уехал, оставив подружку беременной, и его богиня, которая сделала аборт Поль почувствовал боль в желудке. Он не знал, как ему теперь находиться здесь. У него промелькнуло в голове, что ему, наверное, лучше бы пойти домой. Комендантский час уже наступил, но не было ничего страшного в том, если он пробежит несколько кварталов и прочистит свежим воздухом легкие, а потом закроется у себя в чердачной комнатке, где по крайней мере можно остаться наедине со своими мыслями. Но он знал, что ему придется отвечать на вопросы. Шарль и Лола будут вправе проявить подозрительность, если он вдруг появится в дверях.
Впоследствии Поль всем сердцем желал, чтобы в ту ночь послушался своего инстинкта и вернулся домой. Он не спас бы Лолу и Шарля, но по крайней мере был бы там. Вместо этого он остался с
В тот день, когда Шарль и Лола были приговорены к депортации в концентрационный лагерь в Германии, Поль уговорил полную бутылку бренди – ту, из которой едва пригубил русский военнопленный, но это ему не помогло, хотя на некоторое время дало блаженное забытье. Когда он отошел от похмелья, то снова выпил целую бутылку виски. А когда не осталось ни одной, он начал слоняться по дому в тягостном молчании, окончательно чувствуя себя в ловушке.
И когда к нему в первый раз пришла эта мысль, он отогнал ее, но она все возвращалась и возвращалась, чтобы терзать его снова, и с каждый разом, что он думал об этом, побег казался ему все более возможным и желанным. Джерси превратился в остров-тюрьму, где он сидел вместе со своей виной и несчастьем; даже то, что он находился в нескольких милях от Вив, доставляло ему новые муки. Поль думал о маленькой шлюпке отца, на которой тому удалось сплавать в Дюнкерк. Он полагал, что на ней можно будет удрать в Англию. Если он убежит, если ему удастся выбраться в Англию, то по крайней мере он сможет примкнуть к армии и сделать что-нибудь полезное в борьбе с врагом. Это будет лучше, чем просто сидеть здесь, беспомощным, бессильным, и, быть может, это облегчит хоть как-то ужасное бремя вины и заставит его лучше отнестись к себе.
Одной темной безлунной ночью Поль выскользнул из коттеджа, пока сестры спали, и пошел к сараю, где хранилась шлюпка. Его не пугало путешествие, он вырос на море, море было у него в крови, а о том, что может с ним случиться, если его поймают, он не позволял себе думать. Кроме того, сказал он себе, это будет лишь высшая справедливость, если его подвергнут депортации или даже расстрелу.
Но его не поймали. К тому времени, когда утром София встала и обнаружила короткую записку, в которой Поль объяснял свой поступок, он был уже довольно далеко от Джерси, направляясь в Англию. И в первый раз с того ужасного дня, когда он оставил Вив и вернулся домой, чтобы узнать, что родители его арестованы, Поль почувствовал умиротворение.
Когда Бернар узнал, что Поль сбежал с Джерси, то пришел в ярость. Он подумал, что при нормальных обстоятельствах он бы лишь приветствовал такое мужество, но сейчас обстоятельства были отнюдь не нормальны. Всего несколько недель назад выслали Лолу и Шарля. София и Катрин остались совсем одни.
С того августовского вечера, когда Бернар водил Софию в театр, они довольно часто виделись. Они гуляли, ходили в кино (там шли преимущественно немецкие фильмы с английскими субтитрами), даже ходили на танцы, и поскольку в романтическом плане их отношения не продвигались столь быстро, как надеялся было Бернар, то он призвал себя к терпению. Меньше всего он хотел бы все разрушить и отпугнуть ее. По крайней мере он видел ее два-три раза в неделю, и она вроде бы наслаждалась его обществом. Насколько он мог утверждать, дружеские отношения всегда могли бы перейти в более глубокое чувство – в любовь. Может быть, она уже сейчас любит его, думал он, когда пребывал в оптимистическом настроении, просто она слишком стеснительна, чтобы открыто выказывать свои чувства. Да, наверное, это так, а тогда почему она встречается именно с ним, а не с другими ребятами? Но он продвигался тихими шагами, потому что чересчур боялся потерять ее. Я не перенесу этого, думал Бернар, если она скажет, что не хочет больше меня видеть. Без Софии ему незачем будет жить.