Дочь. Рассказы о войне
Шрифт:
Директор поблагодарил Ирину, пожал ей руку и сказал, что никогда больше не будет у него такого выпуска. Другие будут, а такого нет. Как же он был прав!
Дочка подскочила к родителям. Отец с гордостью открыл ее документ об образовании, в нем красовались только пятерки.
– Какая же ты у нас умница! – похвалила мама Иришу.
А она расцеловала обоих, прижалась к отцу, потом к маме, и убежала. А у Николая еще долго горела огнем щека от поцелуя родной дочери, словно это был долгожданный и желанный поцелуй от тайной возлюбленной.
Шура, словно бы все понимая, тревожно смотрела на мужа, но ничего не спрашивала. Николай чувствал, как горят щеки, как стыд заливает огнем все тело, не оставляя свободной ни одной живой клетки.
– Шур, – позвал он, – а знаешь, давай уедем куда-нибудь вдвоем? А? Возьмем отпуск и махнем!
–А Ира, а бабуля? – жена удивилась неожиданному предложению мужа.
–Шура, я хочу только с тобой! – Коля крепко обнял жену и с удовлетворением отметил, что ему это приятно, не стыдно и не отвратительно. Любовь заполнила все его сердце теплом.
«Конечно, это же моя жена!» – радостно констатировал он. «А с Иришкой какое-то наваждение ужасное! Устал я! Точно, надо ехать отдыхать, и все пройдет!»
Часть 2
Но никакого отдыха не состоялось. 22 июня 1941 года отменило отдых, отменило все планы, отменило всю жизнь, приведя с собой горе, слезы, голод, болезни и смерть.
Коля и Вася, давно забыв прежние обиды, будучи добрыми соседями много лет, отправились в военкомат. Николай все время думал: «Оно может и к лучшему! Разобьем фашистов! Вернусь домой, а оно глядишь, и само все на место встанет! Иришку замуж отдадим, внуков нам нарожает!»
Мужчины ушли на фронт через день на долгих четыре года. Начались тяжелые военные будни. Поступление в институт отложилось на неопределенный срок, и Ира пошла работать на завод рядом с матерью. Работать приходилось много, очень уставали, а когда город был взят в блокаду, то постепенно становилось все голоднее и голоднее.
Шура чувствовала себя совсем плохо, обострились хронические заболевания. Светилась от счастья только в те редкие дни, когда от Коли приходили письма. Читали их всей коммуналкой также, как и письма других мужчин.
Марфа Степановна оставалась дома за старшую, все женщины и взрослые дети уходили на завод. Народу в квартире было немного, всего-то восемь человек. В том числе Васькина жена и их два сына. Старший сын Валерка, на год младше Иришки, и младший Петька. Мать пацанов, Васина жена, тоже работала на заводе. Вот и оставалась Марфа Степановна с Петей и Леночкой, пятилетней девчушкой.
На общем квартирном совете решили – кушать вместе, вскладчину. Так было проще. Марфа Степановна с ребятами готовила нехитрую еду. Сначала продуктов хватало, и ели достаточно неплохо. Не как в мирное время, конечно, но каша и похлебка были всегда. Крупы в коммуналке у каждой хозяйки было много, ее тратили очень экономно, а вот с хлебом была беда.
Шура все норовила подкормить Иру. Потихоньку подсовывала ей свои кусочки или незаметно подливала из своей тарелки. Шура очень переживала, что дочка осунулась, очень похудела, хотя и до войны была стройной. Но если раньше это было красиво, то теперь ее стройность превратилась в жуткую болезненную худобу. Ирина стала просто прозрачной, темные круги под глазами делали ее похожей на смертельно больную. Да она и была больной. Хотя, что там говорить, все были больны.
Шуру все сильнее и все чаще мучили головные боли. Она надрывно кашляла почти все время. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Женщина перестала ходить на работу, еле-еле передвигалась по квартире, чем могла помогала Марфе Степановне.
И вот однажды она не смогла подняться утром с кровати, совсем ослабла от недоедания и от болезни. То, что Шура чем-то серьезно болела, было абсолютно ясно. Марфа Степановна кормила ее из ложечки, но Шура тяжело дышала, давилась едой, кашель душил ее, изредка давая передышку.
– Видно конец мой пришел, – как-то сообщила она обессилевшей тоже старушке, – я сегодня все расскажу Ире, она должна знать.
– Делай, как знаешь, – прошелестела Марфа Степановна, – только для чего ты тогда молчала столько лет? А теперь расскажешь! Сама уйдешь, а после тебя хоть потоп? А ты подумала об Ире? А о Коле?
– Ради них и делаю. Если бы жива осталась, и, если бы не война, никогда бы не открылась. А так два родных человека…Будут вместе, если Коля придет живой, пусть живут. А вдруг и Васька с войны вернется? Пусть он хоть о ней позаботится. Мала еще Ирочка моя! – Шура посмотрела на бабушку долгим взглядом, – а ты сама на ладан дышишь. Не сегодня-завтра тоже уйдешь, – говорить Шуре было все труднее, из горла раздавался только сип. Марфа Степановна еле разбирала, что она ей шептала:
– Скажу ей, пусть сама решает, что с этой правдой делать.
Марфа Степановна покачала головой:
– Эх, ты, Шура! Шура! Мученица ты моя бедная! Грешницы мы с тобой. И я старая. И ты…– старушка помолчала и добавила, – я препятствовать не стану. Рассказывай, все подтвержу, – Марфа Степановна вытерла слезы, – эх, всю жизнь тебе каково было! Какой груз носила! И я вместе с тобой.
Бабуля крепко обняла Шуру, погладила ее по лицу. Шура схватила бабушкину руку и стала целовать быстро-быстро, шепча:
– Спасибо тебе, бабуля, что помогла мне тогда, что тайну мою сохранила, поддерживала меня. Сколько раз я прибегала к тебе! Как трудно мне было носить это в себе!
– Помогла, видела я, Шура, что любила ты моего внука! Было бы по-другому, никогда бы я не пошла на это.
– Я и сейчас люблю его, – прошептала Шура, слезы текли из ее глаз беспрестанно. – Только конец нашей любви пришел, недолго мне осталось. Маму с папой вижу, здесь они, ждут меня, и Колины родители тоже здесь. Говорила я уже с ними. Не увижу я больше любовь всей моей жизни, – помолчав немного, Шура поцеловала бабулю и сказала, – а теперь иди, оставь меня, одна хочу побыть. Есть время у меня до вечера, Ира придет с работы, и все скажу ей.