Доченька
Шрифт:
Жан Кюзенак, которому было больно видеть дочь такой расстроенной, шепнул ей на ушко:
— Завтра мы приедем снова, если захочешь. А теперь нам пора, иначе опоздаем на поезд в Тюль.
Возница на фиакре ожидал их возле приюта, поэтому до вокзала они добрались очень быстро.
— Хорошо, что я не стал заказывать два номера в гостинице в Бриве, тогда бы нам пришлось ехать туда за вещами. Что ж, едем в Тюль, дорогая! Сегодня вечером мы поужинаем тет-а-тет, я хочу пригласить тебя
Мари прижалась лбом к отцовскому плечу.
— Папочка, дорогой, как ты добр ко мне!
Путь из Брива в Тюль был не слишком долгим, и все это время Мари думала о Пьере. Она не знала, как себя с ним вести. Юноша сильно переменился. Временами он был весел и нежен, потом вдруг становился отстраненным и раздражительным. Если бы он оставался таким же милым и заботливым, как раньше, кто знает, может, она и не испытывала бы такого сильного желания продолжить обучение, уехать из Прессиньяка, чтобы закончить Эколь Нормаль?
— Мари! Подъезжаем!
Голос отца отвлек девушку от размышлений. Мари вдруг осознала, что воспоминаний о тех нескольких годах, что она прожила в «Бори» в качестве прислуги, осталось очень мало. Дни текли, похожие один на другой, в ритме ежедневных занятий, в атмосфере тишины и несвободы…
Теперь же все было по-другому. Мари радовалась каждому мгновению, прожитому под крышей Большого дома. Она вздрогнула, увидев прямо перед глазами лицо Жана Кюзенака, смотревшего на нее с тревогой.
— Папа, извини! Я, кажется, задремала…
Поезд с пронзительным скрежетом остановился. Они вышли на платформу. На Тюль опустились эффектные золотисто-розовые сумерки.
Жан Кюзенак взял дочь за руку.
— Вот мы и в Тюле, Мари! Я здесь учился. Родители планировали послать меня в Ангулем, но моя мать родилась в этих краях, поэтому меня не стали отправлять в интернат. Я жил у своей бабушки Жюльетт.
— Значит, ты прекрасно знаешь эти места? — радостно подхватила Мари.
Мсье Кюзенак, занятый поисками фиакра, ответил уверенным тоном:
— Да, дорогая! Тюль — чудесный город! О нем говорят так: «Когда приезжаешь — смеешься, а уезжаешь — плачешь». Никто не может остаться равнодушным. Сколько приятных воспоминаний у меня с ним связано! Но довольно ностальгии, сегодня вечером я угощу тебя шампанским!
Жан Кюзенак решил, что остановятся они в «Отеле-ресторане дю коммерс», — престижном заведении, расположенном возле собора, и там же поужинают. Он рассказал дочери, что однажды, когда ему было лет двадцать, ужинал там со своими дедушкой и бабушкой.
Мари не переставала удивляться всему, что видела. Комната в отеле показалась ей великолепной. Особенно ей понравились тюлевые занавески с цветочным рисунком.
— Какая прелесть! Папа, если бы ты знал, как я счастлива! В номере есть даже ванная! Как ты думаешь, я успею принять ванну перед ужином?
Мсье Кюзенак ответил:
— У тебя
Мари вошла в зал ресторана одетая в бежевое шелковое платье, которое отец подарил ей две недели назад. Остромодный фасон подчеркивал ее тонкую талию и восхитительную грудь, а неброское жемчужное ожерелье на шее нежно оттеняло свежий цвет лица.
Усаживаясь напротив дочери, Жан Кюзенак подумал, что он — счастливейший из присутствующих в зале мужчин. При необычном освещении и в этом бежевом, почти перламутровом шелке, который удивительно ей шел, девушка показалась ему еще красивее, чем обычно.
— Мари, ты очень хороша! На тебя все смотрят!
— Папа, ты преувеличиваешь. Единственное, в чем я уверена, — так это в том, что чувствую себя так, будто это не я, а совсем другая Мари. Это платье, это ожерелье и это место… Я никогда не думала, что это может случиться со мной!
За едой они оживленно беседовали. В качестве основного блюда Жан Кюзенак заказал жареную гусятину с трюфелями. Мари никогда не пробовала такого деликатеса.
— Как вкусно! Но и каштаны, которые жарит моя Нанетт, ничуть не хуже! — сказала она негромко и лучезарно улыбнулась.
Отец смотрел на нее с нескрываемым восхищением. И не он один: сидевший за соседним столиком элегантный молодой мужчина с белокурыми усиками и бородой не сводил с девушки глаз.
Мари, заметив, что на нее многие обращают внимание, смутилась.
«В публичных местах мы встречаемся с тысячами незнакомых людей, которых больше в жизни не увидим, — подумала она. — Сколько их сейчас в этом ресторане, в этом незнакомом городе!..»
Внезапно Мари ощутила острое желание оказаться в Прессиньяке, на ферме Нанетт и Жака или в Большом доме. Там она не чувствовала себя потерянной, и каждое дерево, каждый камешек были ей знакомы. Отец нарушил ее размышления:
— Дорогая, тебя весь вечер занимают какие-то мысли! Сейчас нам подадут десерт и шампанское. — И тихо, заговорщицким тоном добавил: — Ты заметила светловолосого юношу, он сидит слева от нас? Он не сводит с тебя глаз! Он очень симпатичный, правда?
— Папа, ты обещал, что расскажешь мне о Тюле и о его окрестностях. Мы не договаривались обсуждать других гостей ресторана!
Девушка смутилась и опустила голову. К их столику подошел метрдотель и, вступив в беседу с Жаном Кюзенаком, откупорил шампанское. Мари, несмотря на испытываемую радость, вдруг захотелось взлететь и очутиться возле чудотворного источника, под кроной дубов Волчьего леса…
Нанетт взбивала яйца со сладким молоком, собираясь приготовить флан. Она только что извлекла из печи несколько булок хлеба, их должно было хватить на целую неделю. Пока печь не остыла, в нее нужно было успеть сунуть сладкий пирог.