Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы
Шрифт:
– Ладушка, ты чего тут стоишь? Меня, что ли, встречаешь?
Стальные щитки на груди Млады обожгли оружейным холодом ладони Дарёны, а глаза острыми сапфировыми гранями взрезали набухший, раздувшийся нарыв с виной. Обвив руками плечи женщины-кошки, покрытые сырой тканью плаща, она забормотала шершавыми, пересохшими губами:
– Младушка… прости меня. Помнишь, я тебя про сладкую вишню спрашивала? Очень мне её хотелось… И я нашла её с помощью кольца. Черешнею она зовётся, а растёт в саду у княжны Светолики. Я в гостях у неё побывала… Она мне всё показала… Часы башенные, трубу дальнего видения,
Последние слова, прерывистые от слёз, почти слились с шёпотом дождливого леса. Влажный холод порождал дрожь, челюсти сводило, щёки лихорадочно горели, а пальцы сковало ледяной невыносимостью… И невозможным, непостижимым спокойствием глаз Млады.
– Давай-ка в дом. Ну-ну, шагай, нечего здесь мокнуть…
Домашнее тепло казалось преувеличенным, рыбно-клейким, душным, но Дарёна считала себя недостойной его: уж лучше бы ей мокнуть снаружи, как забытое ею бельё. Млада снимала воинское облачение, а в её взгляде звенело суровое поднебесное спокойствие снежных шапок на вершинах гор.
– Вкусные ягоды? – только и спросила она, вешая промокший плащ к тёплой печке.
Дарёна смогла ответить лишь дрожащим от слёз кивком.
– Ну и на здоровье. А свобода – это испытание, ладушка… Не каждому она по плечу.
Смысл слов ускользал от ума Дарёны, но сердце смутно чуяло его подоплёку и мучительно болело. А Млада, переобувшись в домашние чуни, устало оперлась на колени руками.
– Где-то принято держать жену в строгости и каждый её шаг проверять, а мы даём ей волю и доверяем, – молвила она. – Я тебе верю.
– А я подвела тебя, – сорвалось с губ Дарёны, подёрнутых плёнкой сухой горечи.
Млада поднялась и положила ладони на печной бок, греясь теплом домашнего очага.
– Ты рассказала всё или что-то утаила? Что-то ещё было? – спросила она через плечо.
– Ничего больше, – проронила Дарёна.
– Значит, не подвела. Ну, давай пирог, что ли.
Сжавшееся в холодный плачущий комочек сердце медленно оживало… Ставя пирог на стол, Дарёна едва не уронила его на пол – к счастью, Млада успела подхватить.
– Но-но! Не надо ронять наш ужин! – воскликнула она. И усмехнулась: – Не ела ты, что ли, целый день, что руки ничего не держат?
– Да так, слабость немножко, – пролепетала Дарёна, у которой от усилий по переноске пирога дыхание превратилось в беспорядочно-мучительную ловлю ртом воздуха.
– Воду-то пила? – озабоченно сдвинулись брови Млады.
– Сегодня – ещё нет, – чуть слышно ответила девушка. – Некогда было…
– Так, кушай – и на печку.
Дарёна не смогла до конца осилить огромный кусок, который Млада ей отрезала. Бельё так и осталось мокнуть
– Матушка Крылинка беспокоилась, оттого что ты не пришла сегодня испить воды из Тиши. Я сказала ей, что у тебя дел было много, так она взялась меня стыдить – мол, не берегу тебя, не помогаю, всю работу по дому на твои плечи взвалила, а сама пальца о палец не ударю, – с усмешкой сообщила Млада, поддерживая ковшик в руке Дарёны, пока та пила. – Завтра мне в ночной дозор, а день свободный выходит, так что отдыхать будешь, а я уж как-нибудь сама управлюсь по хозяйству.
О Светолике и черешне не было сказано больше ни слова.
Утро сияло умытым, расчистившимся небом, солнечные лучи густо струились меж сосновых стволов. Дарёна снимала с верёвки бельё, которое она вчера проворонила, а Млада, сидя на ступеньках босиком и с закатанными рукавами, надраивала до блеска горшки: мочалка и озёрный песок были ей в помощь. Уже начищенные пять горшков гордо стояли ровным рядком, оставалось почистить ещё три.
– Ты что, опять голодная? Недавно ж завтракали вроде, – хмыкнула Дарёна, заметив хищный блеск в косом взгляде Млады, брошенном ею на пташку, беспечно севшую на перила. – Там ещё полпирога есть.
– И то правда… Пойду-ка, ополовиню эту половину, – согласилась женщина-кошка, поднялась и прошлёпала босыми ногами в дом.
– Обжора, – тихо усмехнулась Дарёна ей вслед, а пташка упорхнула.
Вздох, вырвавшийся из её груди, чуть приметно колыхнул наволочку на верёвке. Наверняка в черешневом саду Светолики уже вовсю шёл сбор урожая… Хотела бы Дарёна сейчас вместе с тамошними детишками рвать полные летней свежести, блестящие на солнце ягоды и чувствовать кожей озорную улыбку княжны! Вдох… А на выдохе этот порыв сложил крылья. В душе Дарёны, как на тихой глади Синего Яхонта, сияло отражение нового осознания: пусть всё достанется ребятишкам! Доверие Млады стоило дороже лукошка черешни.
День, дыша солнцем и звеня в соснах, перевалил на свою вторую половину; Млада с Дарёной взяли с собой остатки пирога и выбрались на полянку, покрытую сиреневым ковром цветущих колокольчиков. Наевшись, Млада чёрным пушистым зверем растянулась в цветах и подставила спину и бока чешущим и ласкающим рукам Дарёны.
– Мур, мур, киса, – с нежностью ворковала та.
Кошка свернулась, и Дарёна устроилась внутри пушистого ложа, опустив голову на плечо зверя, как на мягкую и тёплую, живую подушку. Её наполняло урчащее счастье, когда одним ухом она вслушивалась в размеренное биение кошачьего сердца, а другое в это время грелось в луче солнца…
А дома их ждала светловолосая гостья в красном кушаке: Млада видела её впервые, а Дарёна сразу вспомнила её имя – Ярена. Старшая садовница с поклоном сказала:
– Мир вашему дому… Я послана княжной Светоликой, чтобы передать Дарёне этот гостинец.
Лукошко тёмно-красных черешен вперемешку с янтарно-жёлтыми стояло на дощатом настиле перед домом. Лёгкая грусть щемяще-сладким ягодным привкусом растаяла на языке: Светолика, должно быть, надеялась, что Дарёна примет её приглашение, но сбор урожая в саду прошёл без неё…