Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы
Шрифт:
«Как там ожерелье – помогает тебе от припадков?» – спросила воровка.
Девушка-оборотень, тихонько шипя и закусывая губу от боли, сосредоточенно зашивала себе раны от когтей на предплечье.
«Помогает, – ответила она. – И знаешь, мне больше не нужно подпитываться жизненной силой от людей. Твоё ожерелье излечило меня полностью, исправило мой изъян, от которого я страдала столько лет. Оно дало мне так много сил, что я бы сама с кем-нибудь ими поделилась, да вот только не с кем…»
«И то хорошо», – вздохнула Цветанка.
А Серебрица вдруг проронила:
«Мне
«Что?! – Цветанка чуть не свалилась с лежанки, словно прижжённая раскалённым клеймом. – Ты знала мою матушку?»
Серебрица задумчиво, сквозь усталый прищур боли взглянула на воровку, кивнула на нить, тянувшуюся от законченного шва к игле:
«Отрежь-ка, мне одной рукой неудобно… Ага, довелось видеть. Вы с нею прямо на одно лицо… как две капли воды».
«И ты знаешь, где она сейчас? Она жива?» – Руки Цветанки от волнения тряслись так, что она долго не могла перерезать нить. Наконец она изловчилась это сделать и осела на пол рядом с Серебрицей.
«Знаю, – ответила девушка-оборотень, вдевая в иглу новую нить. – Даже могу отвести тебя к ней, тут недалеко. Но это тоже попозже, когда оправлюсь и тебя накормлю».
Эта новость затмила собой всё. Серебрица предстала перед Цветанкой в совершенно ином свете… Сколько ещё тайн и неожиданностей скрывалось в глубине колдовской зелени её глаз?
«Отведи меня к ней сейчас!» – вскричала Цветанка, взбудораженная и окрылённая внезапно свалившейся на неё надеждой на счастливое воссоединение. Всю усталость, дурноту и боль как рукой сняло, даже Дарёна отошла куда-то в тень; нет, Цветанка и не думала о ней забывать, но янтарное тепло матушкиной любви, которое берегло её всю жизнь, стоило того, чтобы поставить его на первое место.
«Она уже никуда не денется, поверь мне, – со странной усмешкой ответила Серебрица. – Днём раньше, днём позже… – У зеленоглазой девушки-оборотня вырвался чуть слышный вздох. – Давай-ка, принимайся за моё лицо. Сама я его на ощупь зашить точно не смогу. Да не спеши и не трясись, тоньше работай. Мне с этим лицом ещё жить».
А Цветанка была готова разнести по камушку всю пещеру – такое её охватило возбуждение. Стоило встретить Серебрицу и даже десять раз стать оборотнем, чтобы напасть на след матери! Пусть её время от времени будет тянуть на сырое мясо, а пальцы останутся когтистыми навечно – это было ничто по сравнению с близостью обитательницы янтарно-солнечного, вечернего чертога…
«Где ты витаешь? – проворчала тем временем Серебрица. – Шей уже давай!»
Чтобы хоть как-то отблагодарить её, Цветанка принялась накладывать стежки с особым усердием и осторожностью. Она старалась изо всех сил, чтобы швы получались как можно тоньше: это дало бы будущим шрамам возможность пролечь не так уж заметно и безобразно. Все раны она сшила самым тщательным и кропотливым образом, после чего уселась и возвела на Серебрицу преданно-щенячий взгляд:
«А теперь ты меня отведёшь к матушке?»
Та устало привалилась к большому камню спиной.
«Нет, на сегодня с меня хватит беготни… Ты дашь мне отдохнуть и оправиться от ран, глупое нетерпеливое дитя? Не тревожь меня».
И, подложив комок из своей одежды себе под голову, Серебрица улеглась прямо на каменный пол пещеры. Цветанка, устыдившись своего чрезмерного нетерпения, скинула свитку и укрыла ею Серебрицу, а сама устроилась
Сначала жгучий голод не давал воровке заснуть, и лежанка порядком рассыпалась от её частых переворотов с боку на бок. Внутри словно горел кусок раскалённого железа. Стоило Цветанке закрыть глаза, как во тьме сомкнутых век начинали плыть освежёванные кабаньи туши, утки и гуси, бараньи ноги… Потом – гора блинов с тающим на вершине куском коровьего масла, большой горшок каши с куриным мясом, а потом видения начали принимать всё более причудливые формы. Цветанке мерещилась целая коровья туша, в выпотрошенное брюхо которой был всунут кабан, начинённый утками, а каждая из уток, в свою очередь – печёными яблоками… Став волком, Цветанка отрывала мясо огромными кусками, набивая полыхающее пожаром нутро, а голод всё не угасал. Затем перед ней выросла огромная, величиною с дом, куча зажаренных целиком барашков, и Цветанка-волк, глотая одного за другим, увеличивалась в размерах. Став выше самой высокой горы, она глотала целые деревни вместе с жителями и домашней скотиной, пожирала стада на пастбищах, а стаи гусей влетали к ней в пасть, как мошкара…
А потом ей вдруг стало легко. Голод исчез, потому что и тела не было. Цветанка стала прозрачной и быстрой, бесплотной, как мысль, а вокруг неё сомкнули радужные крылья три жар-птицы – Вчера, Сегодня и Завтра. Зыбкая, невообразимая Единовременность, разрывающая привычное к телесности сознание, окутала её облаком с картинками, среди которых Цветанка увидела нечто знакомое до тоски, до крика, до душераздирающей нежности: то была Дарёна, шедшая от колодца с коромыслом. Рванув к ней, Цветанка очутилась в Гудке – глубокой осенней ночью. Бестелесным, бесслёзным призраком носилась она по родным окрестностям… Вот Озёрное капище, вот дом Нежаны, а вот и её с бабулей домишко. Приникнув к окну, Цветанка-призрак разглядела ребят на полатях, знакомый заплатанный полог и саму бабулю на печке – ещё живую, крепко спящую… В её призрачном сердце распустила белые лепестки щемящая тоска по этому времени, и ей захотелось вмешаться в судьбу. Если бы она заранее знала, к чему приведёт встреча с Серебрицей, то ни за что не пошла бы за нею в её домик на морском берегу, не получила бы сковородкой по голове, не очутилась бы с нею в постели… И не было бы той проклятой царапины. Всё сложилось бы иначе! Они с Дарёной и по сию пору скитались бы по городам и весям, зарабатывая пением, беззаботные, как небесные птицы.
Цветанка хотела позвать саму себя, чтобы объяснить всё это, но из призрачного горла вырвался только тоскливый вой. Человеческой речи не получалось. А потом вдруг светлую и, как ей казалось, счастливую мысль чёрной тучей закрыло осознание: а ведь всё это уже было. Призрачный волк, который показывал ей снова и снова зеленоглазую деву, впечатал этот образ ей в душу и сердце. Она бредила этой девой, невольно ища её в толпе и вздрагивая, когда видела девушку, хотя бы отдалённо похожую на неё; когда же они прибыли в Марушину Косу, Цветанка сразу узнала в рыночной брадобрейше то самое видение и, как бабочка на огонь, полетела навстречу неминуемой судьбе – вместо того, чтобы бежать прочь.
Она сама и была Призрачным Волком. Она хотела обмануть судьбу, но только способствовала её свершению.
Цветанку начало засасывать в радужную круговерть междумирья. Проваливаясь с немыслимой скоростью в бесконечный сияющий колодец, она в лихорадочном отчаянии думала: в который уже раз повторялся этот порочный круг? Сколько раз она вот так «предупредила» себя, тем самым лишь подтолкнув на ту тропинку, с которой хотела, напротив, уйти?
«Вставай, засоня, – гулко, как летняя гроза из облака, прогремел над ней голос. – День уж на земле!»