Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы.
Шрифт:
– Я – Радимира, – представилась она, садясь напротив пленницы. – Как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли – Цветанкой или Зайцем?
На столе перед девушкой стояло блюдо с тонко нарезанным сырым мясом, при виде которого её рот невольно наполнился голодной слюной. Свежее, влажно блестящее, истекающее алым соком… Запах окровавленной плоти дразнил до покалывания в клыках. Когтистые пальцы, унизанные кольцами, протянулись к блюду и взяли с него кусочек. Блеснув белыми удлинёнными клыками, Радимира отправила мясо себе в рот.
– Кандалы мы снимать не станем: они предохранят тебя от резких движений и необдуманных действий, которые сейчас совсем ни к чему, – сказала она. – Поешь, это придаст тебе сил, достаточных для заживления
Съев несколько кусочков на глазах у Цветанки, Радимира показала ей, что с мясом никакого подвоха нет, и девушка нерешительно протянула руку к блюду. Замешкалась на пару мгновений, но Радимира ободряюще кивнула, приглашая угоститься.
– Ешь, ешь… Так как тебя называть?
– Зайцем, – пробурчала Цветанка, жадно набивая рот мясом.
Блеснув золотом ободка вокруг зрачков, Радимира спросила задумчиво:
– Это имя у тебя было до обращения, или ты получила его позже – после того как стала оборотнем?
– Зайцем я зовусь с детства. Так меня прозвали за быстрые ноги, – ответила девушка. – А оборотнем я стала совсем недавно, этой осенью.
Жевать она не перестала, но струнка настороженности натянулась и запела в ней. Имя… Вспомнилась бабушка Чернава, её слепые выцветшие глаза, устремлённые в осеннее небо.
– Значит, человеческого в тебе пока много, и твоя душа ещё не затянута Марушиной хмарью, – промолвила Радимира. – Послушай доброго совета: если тебе станут предлагать взять другое имя, не спеши с этим. Отказавшись от своего имени, ты потеряешь последний оплот своей людской сути, и Маруша завладеет тобой намного быстрее. Изменения, которые в тебе происходят, необратимы, рано или поздно ты станешь Марушиным псом до мозга костей, но имя поможет тебе дольше продержаться человеком в душе. Да, эта борьба обречена на поражение, сделать тут ничего нельзя. Только тебе решать, стоит ли бороться с тьмой в себе, зная, что она победит. Всё, что ты сможешь отвоевать – это лишь немного времени.
Раздирающе-солёный ком помешал Цветанке глотать, мясо застряло в горле, а к глазам подступили слёзы. Эта сероглазая суровая воительница говорила сейчас почти те же слова, которые когда-то сказала бабушка, только более развёрнуто. «Вспомни их, когда меня уже не будет с тобой рядом». Бабушки не было, лишь добрый сгорбленный призрак стоял поодаль, с печалью наблюдая за тем, как Цветанка проваливалась во мрак.
Бабули не стало, но её слова жили. Они нашли Цветанку, когда она уже почти забыла о них, настигли и повергли в горько-солёную боль. Но чьи уста их ей напомнили! Уста женщины-кошки – давнего противника Марушиных псов. Как же Цветанке хотелось сейчас уткнуться в прогоркло пахнущий бабулин передник, почувствовать её сухонькую, скрюченную, покрытую коричневыми пятнами руку на своей голове и разреветься, как маленькая девчонка! Увы, последнего Цветанка не могла себе позволить.
– Зачем ты мне это говоришь? – усилием воли сглотнув комок боли и прожевав мясо, спросила она. – Ведь я – Марушин пёс. А значит – твой враг.
– А я сейчас не с Марушиным псом в тебе разговариваю, – ответила Радимира. – Я разговариваю с человеком. Как человек ты мне не враг. Ешь, насыщайся… Прости за боль, которую тебе причиняют кандалы: они сдерживают не тебя, а оборотня в тебе.
Желудок наполнила приятная сытая тяжесть, ласковая дрёма некстати тронула веки пуховым касанием. Боль действительно начала уменьшаться, запястья слегка занемели, словно Цветанка их отлежала. Она смотрела в серые глаза женщины-кошки и не видела в них вражды… Честно признаться, совсем не этого она ожидала. Она ждала жестоких побоев, брани, крика, пыток. «А мы её ещё раз допросим, по-другому», – сказала Радимира в лесу. Это «по-другому» прозвучало зловеще, обещая что-то страшное, изуверское, но никак не «прости за боль». Никак…
– Что со мной будет? – спросила Цветанка.
Она хотела узнать, что станет с нею после допроса – убьют ли её или
– Хмарь станет постепенно заволакивать твою душу. Сердце ожесточится, потеряет способность любить по-настоящему, останется только страсть – желание владеть кем-то как собственностью, пусть даже причиняя этим несчастье. Чужие страдания станут для тебя источником удовольствия. Ты не сможешь испытывать нежность, а прошлые привязанности либо утратят силу, либо станут чудовищными и смертельно опасными для тех, с кем тебя когда-то связывали узы дружбы и любви. Твоя ревность будет убивать, твоя вражда потеряет разумные оправдания, ярость станет затмевать твой ум. Время от времени тобой будет овладевать безумная жажда насилия, которую называют кровавым голодом. Во время таких приступов тебе будет всё равно, кого убивать – лишь бы жестоко расправиться с кем-то, насладившись его муками. Не спрашивай меня, когда ты станешь такой – я не знаю. Мне неизвестно, сколько ты способна продержаться, сопротивляясь хмари. У разных людей – разная стойкость. Кто-то сдаётся в считанные седмицы, а кто-то борется несколько лет. И те, и другие неизбежно проигрывают эту битву, вопрос лишь во времени, в течение которого они способны сохранять в себе остатки своей прежней сути. Есть ли смысл в этой борьбе? Это решать только тебе.
Повисшую тишину нарушал только разговорчивый огонь, треща без умолку и слабо озаряя каменную кладку стен. У него тоже была своя борьба – с темнотой в этом помещении без окон, и Цветанка благодарила его за эти попытки развеять мрак хотя бы вокруг неё. С внутренним мраком он не мог справиться. От будущего, описанного женщиной-кошкой, холод сковал её сердце с трещиной, кровь из которой застыла тёмной смолой.
– Вы меня убьёте? – уточнила она смысл своего вопроса.
– Такого приказа я от княгини Лесияры не получала, – ответила Радимира. – Нам нужно узнать, что затевают Марушины псы против Белых гор. Коли тебе что-то известно, расскажи.
Цветанка не сводила взгляда с когтей на её руках. Один их вид царапал ей нутро, продирая в чёрной пелене яростно-светлые полоски. Радимира несколько раз сжала и разжала кулаки, встряхнула кистями, расслабляя их, и когти стали уменьшаться, пока не приняли вид человеческих ногтей.
– Это твоё присутствие так действует, – пояснила она. – Точнее, не твоё, а Марушиного пса в тебе. Что молчишь? Ну ладно, тогда расскажи о чём хочешь.
– О чём? – хмуро удивилась Цветанка такому повороту допроса.
– О чём угодно, – пожала плечами начальница крепости. – О себе. О тех, кого ты любишь или любила. О том, как встретилась с Дарёной.
Цветанка невольно вздрогнула: пронзённая стрелой шубка снова встала перед мысленным взглядом.
– Она хоть живая? – дрогнувшим голосом спросила она.
– Живая, живая, – с улыбкой в глазах ответила Радимира. – Лесияра и сила Лалады не позволят ей умереть. Не тревожься о ней. Расскажи, что тебя привело сюда? Что такого важного ты хотела узнать у Дарёны, что была готова пренебречь смертельной опасностью? Ведь тебя могли застрелить… И чуть не застрелили.
– Ты правда хочешь это узнать? – хмыкнула Цветанка. – Зачем тебе это?
– Просто говори, – серьёзно, но мягко промолвила Радимира. – Всё, что в голову взбредёт. А я уж как-нибудь разберусь, владеешь ли ты нужными нам сведениями. Я не стану осуждать тебя и не посмеюсь над тобою; ежели ты хочешь, чтобы что-то из сказанного тобою не вышло за пределы этих стен, я даю слово чести, что никто об этом от меня не узнает.
Что это было? Какая-то уловка, западня? Тревожная струнка пела внутри: «Не доверяй, молчи!» Впрочем, серьёзные и умные глаза с золотыми ободками вокруг зрачков как будто не принадлежали существу, способному на подлость, и Цветанка решила рискнуть и поверить. Сытое нутро согрелось и затихло, а боль в запястьях совсем прошла: язвочки ещё не зажили, но уже не беспокоили.