Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
Шрифт:
Твердяна с щекочущим рёбра любопытством тоже поглядела на сестричку. Не понять, на кого похожа: глазки-щёлочки, носик приплюснут, малюсенькие пальчики в какой-то белёсой смазке…
Малышка росла тихой и нетребовательной, а когда просила есть, не кричала, а робко мяукала – даже не сразу услышишь. В основном кормила её матушка Благиня, но и у Роговлады было молоко. Время от времени она, чтобы позволить утомлённой супруге выспаться ночью, давала дочке грудь, и та после такого кормления никого не беспокоила до самого утра. Впрочем, дочерью Лалады это её не сделало: свой первый глоток молока она получила от
Листопад за листопадом – срывались с веток годы. Сестрёнка, которую назвали Милой в честь супруги Лалады, подрастала, и Твердяна испытывала к ней неудержимую, осенне-грустную нежность. Девочка отвечала ей горячей привязанностью: когда Твердяна приходила домой с работы, подбегала к ней и с размаху обнимала, уткнувшись личиком и смешно, по-котёночьи урча. Выучилась она этому, подражая мурлыканью родительницы и сестры, а может, и молоко Роговлады так сказывалось.
Часто Твердяна ловила себя на том, что ищет в сестрёнке черты Вукмиры. Однако несмотря на внешнее сходство, Мила росла иной – пугливой, застенчивой и домашней: в отличие от Вукмиры, в горы её и калачом нельзя было заманить.
– Ну чего нам дома сидеть? Смотри, какой денёк! – в один из своих выходных уговаривала её Твердяна. – Я тебе покажу барашков… Диких. Видела бы ты, какие у них рога! У-у! А на ногах – словно чулочки белые. И цветочков там уйма. Ох и красивые же! Пойдём? М?
Мила задумалась. Горных барашков она никогда не видела, а цветы очень любила… Видя, что колебания младшей сестрицы вот-вот качнутся в пользу прогулки, Твердяна подхватила её в объятия, покружила и чмокнула в губы.
– Пойдём, Мила, ничего не бойся. Знаешь, как там хорошо? О-о! Один раз увидев, полюбишь эту красоту навеки!
Сестрёнка согласилась. Твердяне уже казалось, что она сломила в ней дух домоседства, но не тут-то было. Потянувшись к ярким цветам, за их колышимой горным ветром благоуханной стеной Мила увидела холодящую душу пропасть. Её лицо стало белее чулочков на ногах у диких баранов, и она зашаталась.
– Ты чего? – подхватив её на руки, удивилась Твердяна. – Смотри, какой простор!
Но Мила, цепляясь за шею старшей сестры, жалобно простонала:
– Пойдём домой… Голова кружится… Высоко…
Твердяне, привыкшей карабкаться по узким и опасным уступам, страх сестрёнки был непонятен, и она не спешила отходить от края пропасти. Сама она держалась на ногах непоколебимо и крепко прижимала девочку к себе – чего тут можно было бояться?
– Родная, да ты только глянь – что за красота! – убеждала она испуганно жавшуюся к ней сестрёнку.
– Мне худо… Домой… – только и смогла ответить та.
Её глаза обморочно закатились, голова начала откидываться назад, и Твердяне пришлось вернуться с Милой домой. Узнав, что случилось, матушка Благиня отругала её.
– Не таскай её больше с собой в горы! Не видишь – она высоты боится?
Твердяна не могла взять в толк: как можно жить в горах и бояться высоты? Это не укладывалось у неё в голове, но пришлось смириться и о подобных прогулках забыть – ради спокойствия матушки.
Но и помимо гор вокруг было много завораживающих мест, и каждый выходной сёстры куда-нибудь отправлялись. Твердяна ощущала сладкую щекотку нежности, когда сестрёнка доверчиво прижималась к ней; у неё быстро уставали ноги, и половину прогулки приходилось нести её на руках, но это было Твердяне лишь в радость. Обнимая старшую сестру за шею, Мила имела обыкновение осыпать её градом вопросов:
– А почему солнышко светит?
– А почему деревья шумят?
– А откуда берётся дождик?
– А откуда взялись Белые горы?
– А почему у тебя голова лысая?
– А почему из твоих пальцев искры вылетают?
Перед доброй, но строгой родительницей Роговладой Мила слегка робела, а за Твердяной бегала хвостиком и тормошила её едва ли не каждое мгновение, даже когда той хотелось отдохнуть после длинного рабочего дня. Засыпать она соглашалась только на пушистом ложе из чёрного кошачьего меха, под долгое убаюкивающее мурчание. В зверином облике Мила родительницу и сестру не различала – лишь бы тёплая урчащая кошка была под боком, и они баюкали её по очереди: один вечер – Твердяна, другой – Роговлада, смотря по тому, кто из них меньше устал.
Подрастая, Мила из девочки превращалась в красивую девушку – как и все в её роду, синеглазую и черноволосую; конечно же, она начала бегать на гулянья, и в обязанность Твердяны входило встречать её и присматривать, чтобы кто-нибудь сестру не обидел. В кузне она уже вышла из должности «подай-принеси», научившись владеть молотом и тянуть сталь руками. Начала она и понемногу узнавать, что такое волшба, училась плести сияющие узоры и слышать их песни. У каждого узора было своё назначение, своё имя и своя песня; названия составлялись из имён богинь Лалады и Огуни, к которым прибавлялись обычные человеческие имена. На имени «Огунь» основывалась по большей части оружейная волшба, а «Лалада» чаще служила для волшбы охранной, хотя встречались и их сочетания. Песня узора звучала в голове у мастерицы – без слов, один лишь тягучий звон, который складывался в ряды и лады. Отдалённо он напоминал звук пилы, которую сгибают и разгибают, играя на ней смычком, как на гудке. Пробовала себя Твердяна и в изготовлении украшений; свои первые серёжки она преподнесла Миле, и та, до сих пор не слишком избалованная подарками от родителей, очень обрадовалась и стала носить их с гордостью, хоть и были они весьма скромны и украшены недорогим камнем – бирюзой, под цвет её глаз.
Что с волшбой шутки плохи, Твердяна прочувствовала на собственной шкуре, и за это знание ей пришлось дорого заплатить. Один неловкий удар молота по оплетённой узором заготовке клинка – и кожу с половины лица словно содрала жестокая когтистая лапа. От боли Твердяна на несколько мгновений лишилась всех чувств, ослепнув и оглохнув – только многощупальцевое огненное чудовище терзало половину черепа, проникая сквозь кожу и стремясь прогрызть кости.
– …впредь наука тебе будет, – гудел голос родительницы, пробиваясь сквозь густую пелену визжащего шума. – На своих ошибках только и можно учиться.