Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]
Шрифт:
Вчера наконец-то произошло их свидание. Она уже не чаяла увидеть своего мужа живым, но он вернулся, неся под мышкой осетра, веник и выдыхал такой аромат подводных настоек, что любая другая супруга на месте Лукерьи Тимофеевны, подметив, как моложаво, несмотря на нетрезвый вид и трехдневное отсутствие, выглядел ее муж, сразу бы сделала вывод, что «старый козел» спутался с «молодой овечкой» предпенсионного возраста, и выгнала бы его на улицу. Однако Лукерья Тимофеевна уложила мужа спать и даже не выбросила веник, который он положил под подушку, а утром удовлетворилась только скупым объяснением.
— Были у меня раньше дела, Луша, только это все были
— Я все понимаю, Тима, только одного не пойму, зачем ты такую пакость, как веник, под подушку на ночь поклал? Я до утра из-за него проворочалась.
— В этом венике и есть поддела, Луша, его надо беречь, как родное дитя, а окрошка — жаль, что прокисла, тут я за эти дни чего только ни едал по долгу службы, однако ответственно тебе заявляю, Лукерья Тимофеевна, все — не то, что у тебя, совсем не тот вкус. Чуть себе желудок не испортил. Очень я хотел окрошки поесть, ну да ладно, пора в баню собираться. Пока я буду париться в Красногвардейских банях, ты приглядывай за веником и, кто бы ни пришел, прежде всего осеняй его троекратно иконой Божьей Матери и только потом в дом впускай, а сама держи икону в руках и чуть что — бай его икотой по башке: нечисть этого боится. Преступный мир, Лукерья Тимофеевна, связался с нечистой силой, одолеть его будет нелегко.
Маркелыч принял из рук жены собранный в баню узелок, березовый веник и сокрушенно вздохнул:
— Мне бы годков двадцать скинуть. Эх, было бы мне сейчас шестьдесят, я бы им показал кузькину мать!
— Да ты, Тимоша, никак, помолодел за эти дни, тебе работа на пользу. Ей-богу, тебе больше шестидесяти никто не даст, — утешила его на прощание супруга.
В Красногвардейских банях Тимофей Маркелович, как всегда сначала взял две оцинкованные шайки, прополоскал их и вымыл мраморное сиденье, обратив внимание на пригорюнившегося голого человека в клубах пара. Это был несчастный фотограф Слава Карасик, у которого Белодед украл «эффект». Мало того, на вчерашнем совместном заседании уфологов и парапсихологов Белодед в качестве главного эксперта назвал снимки, сделанные в музее «Архангельское», грубой подделкой. Дракулу, явно виднеющегося в небе над въездными воротами музея-усадьбы, он объявил фотомонтажом, а обнаженную, роскошных форм женщину в греческом шлеме, снятую со спины верхом на трехглавом драконе, отказался признать за победительницу в конкурсе бальных танцев.
— Посмотрите, товарищ Нилин, — показывал он сквозь лупу означенный снимок, — абсолютно статический кадр. Все снимки начисто дискредитируют вашу теорию о мощном биополе. Взять хотя бы плечи данной, не спорю, очень аппетитной, гражданки, но где сто тысяч биовольтных децибел? Не тянет и на пару тысяч.
— Скажите, товарищ Чикика, — коварный друг нарочно обращался к враждебным парапсихологам и психофизикам, — эта фигура может являться конденсатором на сто тысяч децибел?
Юлия Николаевна, скептически изучив спину и бедра шлемоносной воительницы, сакраментально захохотала:
— Что вы говорите! Не смешите меня! Заурядная натурщица. Сплошная бутафория. Дракон явно из папье-маше.
Оценки экспертов подытожил председатель ассоциации уфологов Калюжный.
— Своими снимками товарищ, а я бы даже сказал, господин Карасик хотел разбить о рифы с таким трудом согласованную обеими ассоциациями теорию о единстве физической природы психофизики, парапсихологии и внеземных цивилизационных процессов. И все это для того, чтобы присвоить себе приоритет эффекта Белодеда. Он не погнушался даже подлогом, впал в мистику и средневековье, пошел на мистификацию самого низкого пошиба.
— Ка уровне голливудских фильмов ужасов! — добавила свое восклицание Юлия Николаевна Чикина.
— И причем самых низкопробных! — согласился Колюжный. — Поэтому я предлагаю за подлог и дискредитацию науки исключить члена ассоциации Карасика из нашего общества. Кто за это предложение, прошу проголосовать.
Увидев среди леса поднятых рук пятерню своего бывшего товарища, Станислав Карасик сгреб со стола добытые с риском для жизни снимки, которыми он хотел осчастливить человечество, и выбежал из комнаты.
По Лесной улице он вышел на улицу Горького, скова и снова задавая себе вопрос: «Куда, куда идти теперь?» Наскочив на прохожего напротив белорусского вокзала, выбил у него пакет с двумя десятками яиц, за что услышал: «Пошел бы ты в баню, идиот!» Поняв, что это глас судьбы, Слава Карасик отправился в означенное место и вот уже второй час пытался смыть с себя оскорбление под кранами с горячей и холодной водой в мраморном отделении Красногвардейских бань.
Маркелыч, по милицейской привычке сняв с Карасика словесный портрет, с веником под мышкой и шайкой в руке, бодро отправился в парную, где его уже поджидали двое, чтобы наконец-то расправиться с ним именно в тот момент, когда бравый оперативник был безоружен: и партбилет, и клюка были оставлены в раздевалке под присмотром банщика.
— Гражданин! — раздался сзади предостерегающий голос.
Карасик, у которого был наметанный глаз фотографа, даже в голом виде сразу же узнал одного из действующих персонажей драмы в «Архангельском», где на нескольких снимках запечатлел богатырского вида старика, наносящего удары клюкой.
— Там сегодня невыносимый пар. Два хулигана, говорят, засели с утра в парилке и держат такой пар, что все разбежались. Вам по возрасту опасно, гражданин!
Маркелыч при слове «хулиган» оживился и, не прислушавшись к совету подозрительного гражданина, наставительно пробурчал в ответ:
— Стариковский холод из костей иным паром не пробрать, сынок! Спасибо, что предупредил. А хулиганов мы не боимся.
Побожий открыл дверь в парную и словно попал в самое настоящее пекла Никого не было на ступеньках парилки, только наверху, в юту бах густящего марева, похохатывали две фигуры.
— Ишь ты, кого-то принесла нелегкая! Ба, да это ж мой сосед, Тимофей Маркелыч! — обрадованным фальцетом зачастил «сосед» — тощая личность с пронзительными глазами, похожими на две чадящие головешки. — Здравствуйте, Тимофей Маркелыч. Сыч, а Сыч, смотри, кто пожаловал. Это он моего братана в одна тыща девятьсот лохматом году загреб на двенадцать лет.
Сычом оказался здоровенный мужик, заросший шерстью почти до глаз, он мрачно загоготал:
— Что ж ему теперь не париться, что ли, раз он твоего братана загреб? Менты, они только в сэпогах грязные, а в натуральном виде живо скиснут. Бот ты бы ему сейчас и доказал, на чьей стороне истина «Ин парус верите» — изрек он, угрожающе помахивая березовым веником.
— Давайте я вас попарю в память о братце! — весело взбрыкнул тощий с оловянным блеском в глазах.
Побожий, задыхаясь от пара, подумал: «Вот, мать честная, Пресвятая Богородица, и как это они выдерживают такую духоту? Никогда еще не было мне так жарко!»