Дочки, матери, птицы и острова

Щербакова Галина Николаевна

– Намекаешь? – спросил парень.

– Намекаю, – ответила Тоня и хоть вся-вся стала она красная, и в животе у нее зашевелилась муть, и сердце выдало две подряд экстрасистолы – бух! бух! – но Тоня все это преодолела, потому что вопрос стоял: или – или…

– Без петуха дело не пойдет, – засмеялся парень и добавил даже вроде сочувственно: – Тяжелый у тебя, тетка, случай…

– Да ладно! – ответила Тоня, пренебрегая «теткой». – Делов! Я в тридцать пятой живу. Приходи в воскресенье после обеда! Будет тебе петух!

И она первая повернулась и ушла, потому что считала, что больше, чем она сказала, ей уже не сказать. Все у нее внутри колотилось, и была одна нервная мысль: он, конечно, придет, а петуха нет. Что может его

заменить? Первой пришла в голову поллитра. «А это тебе петух! Ха-ха-ха!» И дзинь-дзинь стаканами. А он возьмет и развернется назад. Конечно, это маловероятно. Если судить по компании на куче. Чтоб от этого кто-то ушел… Не родился еще такой русский… Но, с другой стороны, а если он принципиальный? Залупился на слове – и все. Среди мужиков есть такие, а если уж честно, то ей только такие и попадались. Упрямые, хоть кол на голове теши. Такая у нее судьба, к ней только такая порода притягивается. Хотя про парня не скажешь – притянулся, скорей – она его тянет, и если уж до конца про это думать, то ей это неприятно и даже стыдно, сроду за ней такого не числилось, но вот… Случилось… И нет назад хода, и не хочет она назад хода. Она его искала, нашла и не дура она, чтоб его из рук выпустить, поэтому что – что там говорить! – она все за него отдаст, за этого дурачка молодого. За одну его длинную ногу отдаст все, за глаза его серые, слава богу, теперь рассмотрела. Серый-серый у него глаз, но не тусклит – сверкает. Ей врач, который по глазам лечит, говорил: это признак здоровья – сверкание. Это энергия выпирает изнутри от сильного напора.

В воскресенье Тоня с утра поехала на базар. Живой птицы было мало. Можно сказать, без выбора. А петух – красавец! великан! – вообще был один и уже его торговали для курятника. Сговор, правда, не получался, не сходились в цене, и этот самый красавец-петух вполне мог оказаться у Тони, но у нее как назло пошло раскручиваться логическое мышление. Для одного раза петух получался дороговат. Если прибавить и десять рублей на водку, и кусок мяса, который пришлось взять, и опять же огурец-помидор, то получалось ничего себе. И пока она туда-сюда считала, петух уплыл. Правда, не в курятник, а на холодец. Так сказала дама, которая схватила его за лапы: «Мне, говорит, обязательно к говяжьей лытке нужен петушиный навар».

Тоня, которая до этого стеснялась сказать, что она берет петуха «для убийства», с ненавистью и с уважением одновременно посмотрела на даму, которая без всяких-яких заявляет, что ей нужен навар, что нет лучшей смеси для холодца, чем петух с лыткой, и чем петух старее, тем даже лучше. Все равно все у нее на огне стоит часов пять. Не меньше.

Одним словом – два слова. Обломилась Тоне Курочка Ряба, едва вышедшая из садиковского возраста. Цыпленок-переросток… Но Тоня взяла ее, уже не включая мыслительный аппарат, от него одни неприятности.

В конце концов, что такое птица в ее деле? То, что называется, пароль. Знак. Он к ней войдет, а навстречу ему вспорхнет курица. Правда, тот петух не вспархивал, а висел себе спокойненько вниз головой. Но ведь Тоня домой его зовет. У нее и птица живая, и, извините, постель чистая, а не доски навалом. Так что, за исключением петуха, у нее все в плюсе. И даже в степени.

Вообразите сцену: он звонит, а она открывает ему дверь, а по коридору кокочет курица.

– Вы за птицей? – спросит Тоня тонко, будто ничего не имеется в виду.

– О! – скажет он. – Ваша на ногах!

– Ага! – ответит она. – Заходите. Вы мне мертвого, а я вам живую. Значит, с вас больше и причитается.

– Больше – это сколько? – спросит парень.

– Заходите, договоримся.

И так далее…

Тоня представляла их за столом, и как она подаст, и как положит, и нальет… Главное же не представлялось, потому что Тоню охватывал такой жар, что надо было идти к крану и холодной водой брызгать в лицо. Вода, правда, к лицу не приставала, потому что Тоня намазюкалась кремом,

которому года три, не меньше, изжелтелся весь и на щеках лежал серыми комочками, но другого у Тони не было, она к таким делам относилась безразлично, она не верила, что косметикой лицо можно исправить. Глупости. Крашеные женщины – они и есть крашеные женщины. Еще сильнее видно, сколько лет на самом деле. И сегодня она намазалась, исключительно чтоб отбить запах кухни. У нее и пробные духи есть, и она их, конечно, пустит в дело. Но это уже в самом конце.

А курица рябая, между прочим, лежала, лежала связанная и собралась помирать. Запрокинула голову, открыла клюв, а глаз ее пошел затекать мутной серой пленкой. Тоня испугалась, что она просто сдохнет и станет трупом, и тогда что? Надо было срочно принимать решение, пока эта слабая малолетка была жива. И Тоня приняла. Она сунула поникшую куриную голову в притвор двери и хлопнула дверью. Даже крови почти не было. «Конечно, – подумала, – никогда не получается так, как хочется, но в чем-то, может, так и надо? Ты мне битую птицу, и я тебе битую. Видишь, не заискиваю. По нулям у нас с тобой…»

Наконец Тоня пошла и умылась с мылом, потому что крем этот долбаный достал ее. Стала кожа стягиваться не там, где надо, даже глаз потянуло. Правда, когда умылась, глаз все равно тянуло. Такое впечатление, что хотелось глазу сбежать куда-то на висок, даже пустота там, соответствующая объему глаза, дырка образовалась, и Тоня теперь все за глаз хваталась, проверяла, на месте ли он.

С виду же все было нормально. «В конце концов это самое главное – с виду», – думала Тоня. Хороша бы она была, позвала гостя, а у самой глаз уже на виске и тянет за собой нос и щеку. Она таких в поликлинике насмотрелась, не дай бог. Парез называется. Ой, не дай бог! Тоня кинулась к зеркалу и еще раз придирчиво, с ощупыванием себя рассмотрела. Ничего. В виске у нее бывает и пустота, и колет, и стучит, и тянет. Это из-за курицы чертовой она распсиховалась. Была живой, стала мертвой. Больную, значит, сволочи, ей продали. Иначе с чего бы так быстро? Хорошо, что успела ее дверью. Теперь сварить можно будет… А самостоятельно сдохшую она бы сроду в рот не взяла. Хотя что мы знаем про то, что едим? Каких нам государство подсовывает – живых резаных или мертвых резаных? А те же кооператоры? Тут ведь совсем без гарантий. Они и человечиной торганут без сомнения. Это такой народ. Отребье.

И тут раздался звонок в дверь. Тоня от неожиданности аж присела. Это ж неужели? Так рано? Хорошо, что умылась, так у нее все готово. Вот снимет фартук выгвазданный, выбросит его, нацепит новый, белоснежный, ягодами покрытый, с карманами и нагрудничком, а на нем спелая вишневая веточка. Гарнитур «Вишня», цена двенадцать рублей, будь ты проклята индивидуально-трудовая деятельность.

За дверью же стояла дочка. Неправильно стояла, она должна была стоять в Ленинграде, у них туда экскурсия была намечена. Разве ж бы Тоня так сказала смело про воскресенье, если б не знала, что дочка еще в пятницу уехала?

– Ты чего? – спросила Тоня.

– А ты чего? – спросила дочка.

– Ты ж уехала, – сказала Тоня.

– Уехала-приехала, – ответила дочка. – Да чего ты, мам, вяжешься?

Дочка переступила порог и увидела курицу.

– Цыпа, цыпа, цыпа! – закричала она и толкнула ее ногой. – Ниче себе. Чем это ее так?

И она опять же ногой поворачивала курицу туда-сюда, туда-сюда.

Тоня, когда нервничает, смотрит в окно. Ничего, правда, не видит, а смотрит. И сейчас встала, потому что, как быть, не знала. «У меня понятие есть, – думала, – дочь не выгонишь». – «Выгонишь, выгонишь, – отвечала сама себе. – Куда ж ты денешься. Не младенца же? Она совсем уже взрослая, может, и у нее такое уже есть…» Есть или не есть? Застучало сердце. Ведь вот сроду таких мыслей не приходило. Сроду. На эти темы – ни-ни… Даже про менструацию они говорили только если там: «Мам, вата у тебя есть?»