Договор с дьяволом
Шрифт:
– Сколько положишь?
Мамедов залез в брючный карман, достал комок смятых купюр, вытянул две сотенных, разгладил на ладони, а остальное сунул обратно в карман. Двести рублей подал Николаю.
– Доволен?
– Маловато… – закапризничал было Щербак, но махнул рукой: – Ладно, садись! – и открыл дверь справа.
Мамедов рухнул рядом с ним на сиденье. Щербак выключил свет и тронул машину.
– Вот же бы-лять! – неожиданно выругался Мамедов и полез в карман за сигаретой.
– Ты про кого? – проявил участие Щербак. Он включил прикуриватель,
– Пра ба-бу… – Мамедов предпочитал говорить по слогам.
– Че, не дала, что ль? – засмеялся Щербак.
Мамедов вдруг подозрительно уставился на него.
– От-ку-да зна-ешь?
– Ха! А я когда такой, как ты, меня тоже выгоняют! – продолжал смеяться Щербак. – Не горюй, парень! Наше от нас никуда не денется! Утром похмелишься и тащи ее в койку.
– Пра-виль-на… – проговорил Мамедов и успокоился.
Но его молчание длилось недолго. Похоже, что злость, бушевавшая в груди, никак не проходила. Он всем телом повернулся к Щербаку, чтобы начать очень серьезный и важный – ничуть не меньше! – разговор о неверных бабах. Ну о чем же еще и можно-то порассуждать со случайным водилой, которого ты больше никогда не увидишь? Да и он тебя – тоже.
Из его недлинного, но чрезвычайно насыщенного эмоциями рассказа выходило, что он – вполне благополучный человек, при деле, при деньгах, пусть не слишком больших, имеет свой семью, в которой жена и четыре дочки – одна другой краше, – вдруг встретил женщину.
– Бывает, – с тяжким вздохом, с огромным пониманием поддержал исповедь Щербак.
– И влэзла она мне в душу! – воскликнул Мамедов. – Вэришь, зэмляк?
– Тяжелый случай, – подтвердил Николай.
– О-очень тяжелый!…
Оказалось, что женщина, которой он, человек с нежной и очень ранимой душой, отдал все свое сердце, не захотела его понять. С другим осталась. И он ушел сам, потому что гордый. И никому не позволит топтать ногами свою гордость. Но даже и не это особенно возмущало Мамедова.
– Нет, ты скажи, земляк… – Странно получалось: круглое, крестьянское лицо Щербака ну никак не выдавало в нем даже отдаленно жителя Кавказа, а ведь родился он на Ставрополье, и получается, что какие-то флюиды все-таки чуял нетрезвый дагестанец. – Ты мне скажи! – настаивал он. – Ну изменяет она мужу. Да, у нее есть муж. Старый человек. Это понятно. Но как можно изменять любовнику?! Скажи, как?!
Хотел было сказать Щербак, как конкретно это происходит, но не решился потерять доверительность.
А Мамедов, тонущий в нахлынувших на него воспоминаниях, все продолжал живописать, как он любил эту красавицу-стерву. Как ездил с ней на курорт, как поил вином и дарил много цветов, как делал все, что она просила, как она была всем довольна…
– А твоя жена не знает? – осторожно спросил Щербак.
– Как можно, земляк?! – Похоже, дагестанец даже испугался. – Семью нельзя разрушать! – твердо заявил он. – Семья – это святое.
Ну что ж, интересная, хотя и довольно расхожая точка зрения. Главное – самому верить в это.
Весь дальнейший рассказ Мамедова был, по сути, разнообразными вариациями уже известного. Никаких служебных подробностей не было и близко. Даже на вопрос, где он сумел познакомиться с такой красивой женщиной, Мамедов ответил коротко: на работе. А где, когда – ушел от ответа. Получается, не такой уж он и пьяный. Или, проще говоря, зацикленный на одной мысли: ему сегодня предпочли другого. Соперника. И еще выходило так, что Самарина он в соперниках не числил. Значит, ловкая была она женщина – эта Ангелина Васильевна Нолина…
– Ну прощай, земляк, – печально сказал Мамедов в заключение поездки. – Никогда не верь красивым женщинам! Обязательно обманут…
Он вышел из машины и обиженно удалился в родную семью. А Щербак выключил запись, которую сделал просто так, на всякий случай. По принципу бильярдиста, у которого ни один хороший удар не должен пропадать. После этого позвонил Филе и доложил обстановку. Тот предложил Николаю ехать домой отдыхать, но быть на связи: никто ведь не мог предполагать, что еще стукнет в голову любвеобильной Ангелине.
Это была безумная ночь.
Иван был уверен, что он влюбился – отчаянно, впервые в жизни и навсегда. И он торопился за своим нежданным счастьем. А она его гладила горячими ладонями, ласкала и все шептала в самое ухо, покусывая мочку:
– Не спеши… куда ты?… У нас целая вечность…
Когда скрип стал невыносимым, они скинули белье на пол и продолжали с нарастающим азартом, пока… Пока не наступило утро.
Светало рано. Но Лина просыпаться не собиралась. Вернее, не хотела покидать жесткое свое ложе. Не мог заставить себя оторваться от нее и Иван. Ночные безумства плавно перетекли в долгое и методическое насыщение, от которого в конце концов и появляется усталость.
Их утреннее полузабытье оборвал телефонный звонок.
Иван вышел в коридор, поднял трубку. Звонил Махмуд. Он сообщал, что приедет за своей машиной. А еще его интересовал вопрос: проводил ли Иван гостью?
– Подожди секунду, – сказал Козлов, – пойду телевизор выключу. Кричит, я тебя плохо слышу…
Положив трубку на столик, он вернулся в комнату. Лина лежала, раскинувшись и ничуточки не стыдясь своей наготы. Тело ее было не просто совершенным, оно казалось изумительным от ровного густого загара, узких белых полосочек, оставленных купальными принадлежностями.
– Там звонит Махмуд, – прошептал Иван.
– Чего ему нужно? – не открывая глаз, лениво спросила Лина.
– Едет за машиной. Про тебя спрашивает.
Она вдруг широко открыла глаза, в упор взглянула на него и с улыбкой сказала:
– Нам это надо? Вот и скажи, что проводил еще вчера. А мне и в самом деле надо смотаться домой. Ненадолго…
– Так о чем ты? – спросил Иван, снова беря трубку.
– О чем я? – удивился Махмуд. И спросил горячо и шепотом: – Там, у тебя, все в порядке?