Дохлый таксидермист

«ПОХОРОНЫ ИЛЬФА И ПЕТРОВА

Второго июля 1942 года трагически ушли из жизни авторы советских сатирических романов «12 стульев», «Золотой теленок» и книги «Одноэтажная Америка» Илья Ильф и Евгений Петров. Драматическая авиакатастрофа унесла жизни талантливых литераторов. У писателей остались две вдовы и трое детей. Похороны пройдут в с. Маньково-Калитвенское Ростовской области РСФСР СМ, после чего Ильфа и Петрова отправят в Ростовский

Дружно пожелаем Ильфу и Петрову новых свершений!»

Газета «Ставка», номер от 3 июля 1942 года

«Вы только взгляните на эту вырезку, Миша! Меня опять похоронили вместе с Петровым! «Ставка» совершенно не проверяет информацию.

Когда я умер в тридцать седьмом, газеты тоже писали «смерть Ильфа и Петрова», так что похорон у нас теперь вдвое больше, чем нужно.

А фотография? Они же опять напечатали ту самую фотокарточку из поездки в Америку, на которой я с режиссером Рубеном Мамуляном! Не понимаю, за что Мамуляну так достается, но некролог на Петрова у нас теперь без Петрова.

Я взял газету для Жени, он будет смеяться».

Из письма И.Ильфа М. Булгакову

г. Москва – г. Ленинград

02.07.1942

Москва, сарай где-то в частном секторе

Имя: данные изъяты

Мы хватаем товарища Ульянова на конспиративной квартире. У него их много, две или три – привычка из старого мира. Оглушаем, везем в мой старый деревянный сарай, раздеваем, привязываем к железному столу с канавками для стока крови, ставим капельницу с хлороформом.

В сарае сыро и неуютно. Провода свешиваются с потолка, лампочка висит криво, стену украшает плакат с надписью на красном фоне «ГОЭЛРО: План электрификации всей страны». Я его вешал, когда свет проводил – план выполнен, так сказать. Хорошо, что выбрал плакат без Ленина с указующим перстом, а то два вождя мирового пролетариата в одном сарае это чересчур.

Мне и перед одним неловко, если честно.

– Второй раз умирать не страшно, Владимир Ильич, – бубнит из-под маски мой наниматель.

Мы с ним сошлись с полгода назад на почве интереса к таксидермии. Потом оказалось, что он очень любит аккуратно шантажировать новых знакомых их маленькими грешками. Скрывая при этом свое настоящее имя и род занятий.

А еще он обожает предлагать оригинальную подработку.

«Ты никогда не пробовал потрошить кого-нибудь заживо?».

Нет. Никогда.

«Только тебе нужно будет закрыть лицо. Придумал! Наденешь на голову картофельный мешок с прорезями для глаз. И не смотри на меня такими глазами, это не шутка».

Надел. Вот, пожалуйста: мясницкий фартук поверх халата и дырявый картофельный мешок на голове.

И вид у меня, наверно, как у маньяка, потому что в глазах у привязанного к столу Ленина плещется тщательно скрываемый страх. Но разговаривать с нами, просить пощады товарищ Ульянов, видимо, считает ниже своего достоинства.

А, может, он просто понимает в этой истории больше, чем я?

– Не беспокойтесь, товарищ вождь, мы того, аккуратно, – смущенно отворачиваюсь к самодельному стеллажу в поисках чистой ветоши. – По крайней мере, вы умрете быстрее, чем в прошлый раз.

Начальство за спиной фыркает и бухтит что-то про идиотов. Которые мало того что ведут себя с будущим трупом как комсомолка на первом свидании, так еще и обещают невесть чего.

А что? Я не прав? Первая смерть вождя мирового пролетариата растянулась на годы. Проблемы со здоровьем у него начались после неудачного покушения. С инсультом пришла головная боль, онемение конечностей и не отступающая усталость. Потом второй, третий инсульт. Жена, таскающая в инвалидной коляске. И бальзамирование вместо похорон.

Сейчас это хотя бы случится быстро. И без инвалидной коляски.

Насчет остального – не гарантирую.

Нервно поправляю маску из картофельного мешка, склоняюсь над привязанным к столу телом, прикидывая, как половчее зажать Ленину нос, чтобы открыть рот для кляпа. А то хлороформ не очень хорошо обезболивает.

И тут меня останавливает чужая рука.

– Можно без этого, – хмуро говорит наниматель. – Просто режь. Медленно.

Киваю. Задираю голову к потолку, снова поправляю мешок из-под картошки. Желтый свет лампочки кажется почти оранжевым. В стеклянной колбе видно пылающую нить вольфрама.

Беру в руку скальпель, прикладываю к чужой коже. Первое прикосновение легкое, второе – острое и холодное. Подействовало ли обезболивающее? Усиливаю нажим.

С третьим прикосновением лезвие прорезает кожу, и Ленин захлебывается криком. Убираю скальпель, хватаю ветошь, запихиваю в открытый рот.

Начальник за спиной пренебрежительно хмыкает.

– Простите, меня отвлекают вопли, – бормочу я.

Никогда не потрошил заживо. Немного трясет с непривычки. Плохо – рука может дрогнуть, испортить работу. Нужно успокоиться.

– Не торопись. Он должен умирать медленно, – недовольно напоминает начальник. – Работай аккуратно, мешок с головы не снимай. И не забудь позвонить мне с ближайшего таксофона, когда он умрет. Сердце остановилось, и ты сразу идешь звонить. Потом возвращаешься и доделываешь, понятно?

Киваю. Наниматель надвигает на глаза шляпу, и, хлопнув дверью, уходит в предрассветную полутьму.

Я остаюсь в сарае. Стискиваю зубы, пытаясь собраться.

Лампочка. Деревянные полки. Плакат. Хлороформ.