Доктрина шока
Шрифт:
Если Чили можно назвать чудом чикагской экономической школы по достигнутому неравенству, то, может быть, шоковое лечение давало встряску экономике вовсе не ради оздоровления. Может быть, оно было предназначено именно для того, чтобы богатство скопилось наверху, а значительная часть среднего класса под воздействием шока обнищала.
Именно так это понимал Орландо Летельер, бывший министр обороны в правительстве Альенде. Проведя год в тюрьме, Летельер сумел выбраться из Чили благодаря мощной кампании международной поддержки. В 1976 году, наблюдая издалека за быстрым разорением своей страны, Летельер писал: «За последние три года несколько миллиардов долларов были вынуты из карманов работников и переданы в руки капиталистов и землевладельцев... и такое сосредоточение богатства не случайность, но закон; это не побочное следствие трудной ситуации — в чем хунта пытается
В то время Летельер не догадывался, что Чили под управлением чикагской школы указывает будущее глобальной экономики и тот же стереотип будет повторяться от России до Южной Африки: неистовые спекуляции кучки людей в городах и сомнительная бухгалтерия, питающая сверхприбыли и лихорадочный консюмеризм на фоне полумертвых предприятий и разваливающейся инфраструктуры прошлого; около половины населения исключены из экономического процесса совершенно; коррупция и кумовство; истребление национального мелкого и среднего бизнеса; массовая передача общественного богатства в частные руки. В Чили, если ты не входишь в круг избранных, это чудо больше похоже на Великую депрессию, но внутри этого круга доходы поступают настолько быстро, что легкая нажива, идущая в руки после шоковых «реформ», с тех пор стала кокаином для финансового рынка. Именно поэтому финансовый мир не обращает внимания на явные противоречия чилийского эксперимента, которые ставят под сомнение основные предпосылки «свободного» капитализма. Вместо этого его реакции похожи на логику наркомана: «Где взять следующую дозу?»
Очередная доза нашлась в странах южного конуса Латинской Америки, где быстро распространялась контрреволюция чикагской школы. Бразилия уже находилась под контролем поддерживаемой США хунты, и несколько бразильских учеников Фридмана занимали там важные посты. Фридман посещал Бразилию в 1973 году, на пике жестокости правящего режима, и назвал тамошний экономический эксперимент «чудом» 56 . В Уругвае военные устроили переворот в 1973 году, а на следующий год решили пойти по чикагскому пути. Поскольку уругвайцев, окончивших Чикагский университет, не хватало, генералы пригласили «Арнольда Харбергера и [профессора экономики] Ларри Сьяастада из Чикагского университета с их командой, куда вошли бывшие чикагские студенты из Аргентины, Чили и Бразилии, чтобы реформировать налоговую систему и торговлю Уругвая» 57 . Эффект их воздействия на прежде достаточно справедливое и равное уругвайское общество проявился моментально: реальные зарплаты снизились на 28 процентов, а на улицах Монтевидео впервые появились толпы людей, копающихся в мусоре 58 .
Затем, в 1976 году, к эксперименту присоединилась Аргентина, где хунта захватила власть, свергнув Исабель Перон. Это означало, что Аргентина, Чили, Уругвай и Бразилия — страны, ранее показывавшие пример девелопментализма, — попали в руки военных, пользующихся поддержкой США, и стали действующей лабораторией чикагской экономической школы.
Рассекреченные в марте 2007 года бразильские документы показывают, что за несколько недель до переворота аргентинские генералы связались с Пиночетом и бразильской хунтой и «очертили основные шаги, которые собирался предпринять будущий режим» 59 .
Несмотря на это тайное предательство национальных интересов, военное правительство Аргентины не решилось зайти так далеко в экспериментах с неолиберализмом, как это сделал Пиночет; оно не стало приватизировать нефтяные запасы страны или, например, систему социальной защиты (это случится позже). Тем не менее, атакуя программы и организации, которые сумели превратить аргентинских бедняков в средний класс, хунта верно следовала Пиночету, опираясь на местных экономистов, обученных по чикагской программе.
Новоиспеченные аргентинские «чикагские мальчики» заняли ключевые экономические посты в правительстве хунты: министра финансов, президента центрального банка, главы департамента ценных бумаг министерства финансов и ряд менее важных 60 . Но, хотя они с энтузиазмом сотрудничали с военным правительством, самые важное место досталось не им, а Хосе Альфредо Мартинесу де Хос. Он был представителем благородных землевладельцев животноводческой ассоциации «Сосьедад рурал», долгое время контролировавшей экспорт из страны. Этих людей, ближайший аналог аристократии из всех, кого можно было увидеть в Аргентине, полностью устраивала феодальная экономика тех времен, когда им не надо было бояться, что их земли распределят между крестьянами или заставят снизить цены на мясо, чтобы все могли его купить.
Мартинес де Хос был президентом «Сосьедад рурал», а до него это место занимали его отец и дед, кроме того, он входил в правление нескольких транснациональных корпораций, включая Pan American Airways и ITT. И когда он занял свой пост в правительстве хунты, было ясно, что переворот был сделан в интересах элит и был контрреволюцией против достижений трудящихся Аргентины.
Приступив к обязанностям министра экономики, Мартинес де Хос сразу же запретил забастовки и дал право работодателям по своему желанию увольнять работников. Он упразднил контроль над ценами, из-за чего стоимость продуктов питания резко возросла. Он также постарался сделать Аргентину открытой, как и раньше, для иностранных компаний. Мартинес де Хос отменил ограничения на владение собственностью для иностранных компаний и в первые же годы продал сотни компаний, принадлежавших государству 61 . Благодаря этому у него появилась мощная поддержка в Вашингтоне. Согласно рассекреченным документам Уильям Роджерс, заместитель государственного секретаря по Латинской Америке, говорил своему боссу Генри Киссинджеру вскоре после аргентинского переворота: «Мартинес де Хос — хороший человек. Все это время мы с ним тесно контактировали». Киссинджер запомнил эти слова и организовал встречу с Мартинесом де Хосом, посетившим Вашингтон, «как символический жест». Он также предложил сделать пару звонков, чтобы помочь экономике Аргентины. «Я позвоню Дэвиду Рокфеллеру, — сказал Киссинджер министру иностранных дел хунты, имея в виду главу Chase Manhattan Bank. — И его брату вице-президенту [Соединенных Штатов Нельсону Рокфеллеру]» 62 .
Чтобы привлечь инвесторов, Аргентина выпустила 31-страничное рекламное приложение к журналу Business Week (его создала великая PR-компания Burson-Marsteller), где говорилось: «Немногие правительства в истории поддерживали частные инвестиции в такой мере, как мы... У нас совершилась подлинная социальная революция, и мы ищем партнеров. Мы освободились от бремени и горячо верим в ведущую роль частного сектора» 63 .
И снова удар оказался безошибочным: за год зарплаты уменьшились на 40 процентов, заводы закрывались, ускоренно разрасталась нищета. До захвата власти хунтой в Аргентине было меньше бедных, чем во Франции или США, — всего лишь 9 процентов, а уровень безработицы составлял 4,2 процента 64 . Казалось бы, Аргентина уже преодолела многие проблемы слаборазвитых стран, теперь же они вернулись. В бедных районах не было воды, и широко распространились болезни, которые можно было предупредить.
В Чили Пиночет благодаря шоку и ужасам, сопровождавшим захват власти, мог свободно при помощи экономической политики потрошить средний класс. Но хотя его боевые истребители и расстрельные команды были крайне эффективным средством распространения террора в стране, они сослужили ему дурную службу за рубежом. Сообщения в печати о кровавых преступлениях Пиночета вызвали возмущение по всему миру, и активисты в Европе и Северной Америке настойчиво требовали от своих правительств отказаться от торговли с Чили. Это было крайне неприятно для режима, который был установлен именно для того, чтобы открыть страну для бизнеса.
Недавно рассекреченные бразильские документы показывают, что аргентинские генералы, готовя переворот 1976 года, хотели «предотвратить международную кампанию, подобную той, что развернулась против Чили» 65 . Для достижения этой цели нужны были менее сенсационные и драматичные тактики репрессий — нужно было организовать террор, но не столь заметный для назойливой иностранной прессы. В Чили Пиночет вскоре перешел к тактике исчезновений. Публичные расстрелы и аресты прекратились, солдаты похищали людей и отправляли их в тайные лагеря, пытали и часто убивали, а затем все отрицали. Тела жертв закапывали в общие могилы. По данным комиссии расследования, созданной в Чили в мае 1990 года, тайная полиция иногда избавлялась от своих жертв, сбрасывая их в океан с вертолета, «предварительно вспоров животы, чтобы тела не всплыли» 66 .