Долг
Шрифт:
— Да-аа, — протянула женщина.
— Мама, может оставим ее у себя, Мурлыкой назовем? Смотри, как звонко песни поет, артистка просто.
— Смотри, чтоб не поранила.
— Она добрая, мам.
— Ага, зверь он и есть зверь, поди, догадайся, что у его на уме.
— Некоторые вон, как дядька Михей, хуже зверя будут. Чего они на нее? Чего она им сделала?
— Испугались.
— Фу, ты, чего тут бояться-то?
Рысь на лавку у дверей прыгнула, разлеглась, сыто щурясь на хозяев. Нравились они ей. Мальчишка приставучий, конечно, но пережить можно. А женщина справная,
Чем Феде не пара?
Дверь бухнула, поднимая Федора.
— Спишь, да?! — влетел Михеич, внося в дом запах мороза и браги. Принял уже с утра.
Мужчина сел на постели, лицо потер:
— Чего шумишь?
— От ты! — ладонями по тулупу хлопнул. — Вся деревня переполошена, какой я один! Рысуха-то твоя на охоту вышла, чуть не задрала Семеныча, Матрена корвалолом отпаивается — внучек ейных до полусмерти спугала зверюга твоя. Сейчас вона к Варваре забилась, чего будет, не ведаю. Кабы не порвала их с мальчонкой-то! А ты дрыхнешь! Твоя животная, твоя ответка! Приволок, понимаишь, так следи!
Федор головой потряс — переливался ор старика в голове, с похмельем путался. Одно дошло — Непоседа охоту на людей устроила, проснулся звериный инстинкт. Неужели придется убить?
— Не дело, Федя! Она ж, дикошара, кидаитьси! А ну сгубит кого, кто в ответе будет? Аа! Ты! Убери ты ее от греха, покедова беды не сотворила! А вот не знаю, можа уже что сделала. Она ж мала-то мала, а все едино — зверь лесной, хисшник!
Мужчина тяжело поднялся, куртку на плечи накинул, винтарь взял и пошел.
— Вот, вот, Федя, — увязался за ним Михеич. — Правильно ты решил. Не дело рысухе средь людей. Подрастет, точно учудит.
— Отстань, а?! — рыкнул на него мужчина. Жалко кошку.
— И ты орать, ну давай, давай, — заворчал сосед. — О ем с заботой, понимашь, а он? Ай, делай, что хошь, — и в сторону пошел, к своему дому.
— Непоседа-то где?
— У Варвары! — отмахнулся, не глядя.
Федор вздохнул: только этого не хватало.
Варвара ему нравилась, красивая женщина, правильная, хозяйственная. Неприступная только. Не подойди. Робел он перед ней, хоть погодки были. В школе-то было, волочиться за ней пытался, а как схлопотал по щеке за попытку обнять да поцеловать, как обрезало. Страшно было, что опять что учудит и по самолюбию как косой пройдет. И дураком себя чувствовать не хотел. Вот и не подходил ни тогда, ни после, когда уж с приплодом из города домой явилась, от мужа сбежав. Баяли на селе — муж у нее богач был. Чего ушла от него? Пойди пойми баб? Одни в город норовят, до красивой жизни, другие бёгом домой, в худобу да скукоту.
А может не она мужа кинула, он ее? Бывает. Чего задиристой такой быть? Вот его за что тогда огрела? Ну, поцеловались бы, убыло что ли? А поди ты, закочевряжилась. Тут подумаешь сто раз, прежде чем еще раз подойти.
Вот и косил на нее Федор, все момента ждал хоть «здрасте» сказать. Но та — будто нет его вовсе. Обидно. И думается — кому он взаправду нужен?
До дому Варвары дошел, кулаком в дверь бухнул, лицо в камень превратив.
Непоседа, вздрогнув, села.
Варя с сыном переглянулись: кого принесло?
— За Мурлыкой, поди, — прошептал мальчик. Хвать рысуху на руки и прижимать к груди — не отдам.
"Да не дави ты!" — зашипела на него рысь. Вырвалась и на стол прыгнула, на двери входные косясь — хозяином пахнет. Хорошо, что сам пришел. Как раз к завтраку. Поспело у Варвары — запах идет, хоть его ешь.
Женщина дверь открыла и замерла. Федор на нее смотрит, слова ищет, Варя на него — с испугом справляясь.
— Привет, что ли? — буркнул, наконец, мужчина, в комнату протиснулся. — Тут это…
И увидел Непоседу. Та на столе сидела, жмурилась под рукой Василия, что гладил ее, чуть собой загораживая. А глазенки у мальца огромные — винтарь узрел, дурное почуял.
Мужчине неловко стало, затоптался, куда деться не зная. Надумал уже, Михеичу благодаря, вагон и маленькую тележку всякой ерунды.
Варя оправилась от испуга, бросила:
— Чего встал-то в дверях? Проходи, коль пришел.
— Да я… за ней, — на Непоседу рукой махнул.
— С оружием? — прищурилась. — Ох и смелы вы, мужики, на котенка с винтарями-то идти.
— Да… мне сказали. Переполошила она всех… вас вот… порвать могла…
— Еще чего?
— Она не злая, она хорошая. Если вам не нужна, нам оставьте, дядя Федя. Не трогайте ее, она же маленькая, глупенькая.
Такая я, такая, — замурлыкала рысь, щурясь от удовольствия. Глаза сквозь щелочки на взрослых поглядывают, примечают сумятицу. Ай, неспроста, ай, есть что-то. Не иначе Варя-то по нраву Феде. Ага, ага.
— Да я… ничего, — замялся, не зная, куда ружье девать и самому деться. — Давай ее да пойду. Извините, ежели чего.
Варя его взглядом смерила, губы поджала: помятый, небритый, перегаром несет. Как от такого кошке не сбежать?
— Оставь ее у нас. Хочешь, заплачу.
— Чего это? — глаза распахнул: чего удумала?
— А то. На себя глянь — ужас. Какой там кошке — тараканы сбегут.
— Обидеть хочешь? А тебе какое дело? Что тебе до меня?!…
— Полай еще! Ты чего сюда пришел?
— Я за ней! — на кошку махнул рукой. Та развалилась на столе, мурчит, хитро на парочку поглядывая, и будто ухмыляется. Вася приметил ее взгляд и почуял что-то, притих, ее обнимая. Интересно стало — что к чему.
— Ну вот и иди! А рысь не отдам! Сам доходный и она у тебя такая. Оба дикие!
— Ты чего, Варвара, белены что ли объелась? Чего это ты меня оскорблять вздумала?! Моя рысь! Моя жизнь!
— Ай, жизнь нашел — ковылем у дороги расти, — отмахнулась.
Федора перевернуло:
— Много ты знаешь! — вылетел из избы, дверью хлопнув. Постоял на морозе, охладился и опять в дом. — Непоседу отдай и расходимся.
— Так не сходились еще, — рассмеялась Варя, на стол кашу ставя. У Федора в животе заурчало — давно каши пшенной, наваристой не ел. Сам варил, да не то получалось — комья да безвкусица. А тут что запах, что вид — язык откусить можно.