Долг

Мне уже доводилось слышать, что этот рассказ во многом отличается от других моих рассказов и не поддается четкому жанровому определению. Скорее всего, мною руководит пристрастие, но я все же решился включить его в предлагаемый сборник. Мой друг-ирландец, поведавший эту историю, клятвенно уверял, что все описанное произошло с ним в действительности. Именно поэтому я и счел необходимым, вопреки обыкновению, в данном случае вести повествование от первого лица. – Ф. Ф.

Преодолевая крутизну подъема, я тревожно прислушивался к стуку мотора. Две мили с трудом удалось протянуть, но теперь двигатель

явно отказывал. Оставалось молить всех ирландских святых, чтобы он не вышел окончательно из строя прямо сейчас и мы не оказались одни среди первозданной красоты сельской Франции.

Сидя рядом, Бернадетта с беспокойством поглядывала на меня. Сгорбившись за рулем в надежде как-то подстегнуть барахливший мотор, я изо всех сил жал на акселератор. Видимо, под капотом что-то разладилось, а технические премудрости – не моя стихия.

Наш старенький «трайамф майфлауэр» все-таки взобрался по склону холма на вершину и там уже заглох окончательно. Я выключил зажигание, поставил автомобиль на ручной тормоз, открыл дверцу и вышел из машины. Бернадетта последовала за мной. С другой стороны холма мы смотрели вниз на расстилавшуюся под нами долину, на пологую проселочную дорогу, ведущую в деревню.

Стоял дивный летний вечер. Тогда, в начале пятидесятых, местность вокруг Дордони была совершенно неизученной, заповедной – во всяком случае, фешенебельное общество еще не успело открыть ее для себя. За столетия здесь мало что переменилось. Ни заводских труб, ни электрических столбов, ни автострад, шрамами прорезающих зеленеющие луга. Обитатели редко разбросанных деревушек жили, как в старину, урожаем, который они свозили с соседних полей на скрипучих деревянных телегах, запряженных парой волов. Это была настоящая сельская Франция. Тем летом, впервые отправившись на континент, мы с Бернадеттой именно в этом месте решили провести свой отпуск.

Я вынул дорожную карту и отыскал на ней точку севернее Дордони.

– Похоже на то, что мы где-то здесь.

Всмотревшись в долину, Бернадетта сказал:

– Там деревня. Совсем рядом.

Действительно, проследив за ее взглядом, я увидел среди деревьев церковный шпиль и крышу какого-то сарая. Прикинув отделявшее нас от деревни расстояние, я согласился:

– Ты совершенно права. Пожалуй, можно доехать, не заводя мотора. Но никак не дальше.

– Не ночевать же под открытым небом, – заметила жена.

Мы вновь сели в машину. Я привел рычаг коробки передач в нейтральное положение, выключил сцепление и отпустил ручной тормоз. Автомобиль тронулся с места и покатился по склону холма вниз, постепенно набирая скорость. В полной, казавшейся зловещей, тишине мы быстро приближались к церкви.

Силы инерции оказалось достаточно для того, чтобы автомобиль вкатился в деревушку, едва насчитывающую десятка два домов, и, постепенно замедляя ход, остановился посредине улицы. Мы вышли из машины. Смеркалось.

Казалось, улица была совершенно безлюдной. У дверей большого кирпичного сарая копался в куче песка отбившийся от своих братьев цыпленок. На обочине две брошенные повозки с сеном упирались оглоблями в землю – их хозяева явно находились где-то поблизости. Окна домов были закрыты ставнями. Не зная по-французски ни слова, я уже решил постучаться в один из домов и просить о помощи, как тут из-за церкви показалась одинокая фигура, направляющаяся к нам.

Пока он шел, я увидел, что это был деревенский священник, носивший, как полагается, длинную черную сутану с поясом и широкополую шляпу. Я напряг память в поисках подходящего обращения, но ничего не приходило в голову. Когда священник поравнялся с нами, я окликнул его:

– Отец!

Этого было достаточно. Он остановился и подошел ближе, вопросительно улыбаясь. Я показал на автомобиль. Священник расплылся в улыбке и стал с одобрением кивать, показывая, что машина ему нравится. Что же делать? Как ему втолковать, что я вовсе не самодовольный владелец этого транспортного средства, а незадачливый турист, у которого сломалась машина?

Латынь! – сообразил я. Хоть он и не молод, но что-то из школьной грамматики должен же помнить. А вот как с моими познаниями? Христианские братья не один год вдалбливали в меня церковный язык, но с тех пор разве только во время мессы мне приходилось произносить латинские слова. Однако о поломке двигателя внутреннего сгорания в молитвеннике не говорилось.

Я положил руку на капот и произнес:

– Curras meus fractus est, – что буквально означает: «Моя колесница сломана».

Кажется, это помогло. Лицо священника засветилось пониманием.

– Ah, est fractus currus teus, filius meus? [1] – переспросил он.

– In veritate, pater meus, [2] – подтвердил я.

Аббат задумался, потом знаками велел ждать его на месте и поспешил к зданию, где, как потом выяснилось, находилось небольшое кафе – средоточие деревенской жизни. Мне почему-то эта мысль не пришла в голову.

Вскоре священник появился в сопровождении верзилы, как все французские крестьяне одетого в синие холщовые штаны и такую же рубашку. Шаркая сандалями на веревочной подошве, тот молча приближался.

Когда они оказались перед нами, аббат, энергично жестикулируя, быстро заговорил по-французски. Он, видимо, убеждал своего прихожанина, что машина не должна стоять здесь всю ночь, загораживая дорогу. Верзила, ничего не ответив, кивнул и направился обратно. Мы со священником остались возле машины. Бернадетта отошла и села молча у обочины дороги на траве.

Совместное ожидание кажется особенно тяжким, когда разговор почему-либо невозможен. Я кивнул священнику и улыбнулся. Он в ответ тоже кивнул и улыбнулся. Еще один кивок, еще улыбка… Наконец, священник нарушил молчание:

– Anglais? [3] – спросил он, показав на меня и на Бернадетту.

Я отрицательно покачал головой. Таков уж удел ирландцев: редко кто не путает их с англичанами.

– Irlandais, [4] – сказал я, смутно надеясь, что произнес слово правильно.