Долгая дорога домой

Костелоу Дайни

На зиму Марсель нашел себе работу в пивоварне, а когда в январе осаду сняли, он остался на этой работе до весны, пока не согрелась земля и не появилась на деревьях молодая зелень. Слухи о Национальной гвардии, не подчиняющейся правительству, дошли и до сельской местности. С немцами был подписан унизительный мир, и город сильно бурлил. Тогда, и только тогда Марседь вернулся в Париж, готовый поднять оружие против тех, кто послал его и тысячи таких, как он, на прусские пушки; против генералов, чья бездарность и бестолковость привели к серии унизительных поражений и истреблению французской армии.

Пройдя через ворота Ла-Виллет, Марсель решил, что возвращаться домой смысла нет. Появись он там сейчас,

его очень быстро заберут во французскую армию и бросят на подавление возникшего в столице восстания, а это шло вразрез с его собственными намерениями. Он рассчитывал примкнуть к восставшим — ни за что на свете Марсель не стал бы снова драться за правительство. Нет, он будет биться в рядах восставших частей Национальной гвардии, защищая захваченную ими власть. Интересно, уцелел ли в войне Жорж? В ходе сражений им довелось повстречаться однажды ночью, примерно за неделю до Седана. Времени хватило лишь на быстрый обмен новостями и на рукопожатие, после которого братья расстались, не зная, увидятся ли снова.

Марсель решил подняться на Монмартр, где, как он слышал, закрепилась Национальная гвардия и он мог бы записаться рядовым в пехоту. Однако по дороге на холм, возле кладбища, попал в водоворот бурной толпы. Сотни людей куда-то бежали, толкаясь и скандируя лозунги «Да здравствует республика!» и «Смерть предателям!».

Марсель ухватил за руку пробегавшую мимо молодую женщину, выкрикивающую ругательства.

— Скажите, что тут творится? — спросил он. — Что, черт возьми, происходит?!

— Они хотели украсть нашу пушку! — проорала она. — И мы их расстреляли! Двух генералов! Да здравствует республика! — Вырвав руку, девушка растворилась в толпе.

Двух генералов!

Охваченный ликованием, Марсель не стал сопротивляться напору заведенной толпы и понесся вниз вместе со всеми.

И вот тогда он увидел отца. Эмиля тоже уносило толпой, но в ее радостном безумии он участия не принимал. Он был очень испуган, лицо посерело от страха. Марсель отступил в толпу, не желая показываться отцу, хотя вряд ли Эмиль узнал бы младшего сына, даже столкнувшись с ним лицом к лицу. Симпатичный парень со смеющимися глазами, которого Эмиль видел меньше года назад, исчез. Его сменил злой и желчный молодой человек, исхудавший, заросший, с суровым лицом и жестоким взглядом, пришедший мстить за зверства, которых человек даже видеть не должен.

«Какого черта отец тут делает, как попал в этот людской клубок? — подумал Марсель. — Почему он вообще в Париже? Ведь вместе с мамой и детьми ему следовало быть в безопасном Сент-Этьене! Не мог отец их не вывезти, как только начались бои».

Несколько секунд — и Эмиль Сен-Клер исчез из виду, затерялся в гуще людей, и Марсель подумал, уж не обознался ли он. Наверняка его обмануло зрение, просто очень похожие лицо и фигура.

Сержант на командном пункте Монмартра зачислил Марселя без проволочек. Все больше и больше солдат, дезертировав из правительственной армии, вступало во взбунтовавшиеся части Национальной гвардии, и Марсель был одним из них. Никто из родных и знакомых не знал о его возвращении, он точно растворился в городском хаосе на самом острие кровавой гражданской войны.

Глава шестая

Солнечным утром, спустя два дня после известия о возвращении, Жорж появился на пороге родительского дома, а вместе с ним вернулись и радость, и смех. Родители встретили сына с восторгом, а сестры все разом налетели так, что ему пришлось от них отмахиваться, как от разыгравшихся щенят.

Даже Клариса, забыв о своем достоинстве, повисла на нем, приговаривая: «Жорж, ты вернулся, ты наконец вернулся!», а Элен и Луиза вдвоем влезли к брату на колени, каждая на свое, и обнимались с ним беспрестанно. Элен и Жорж,

несмотря на разницу в возрасте, всегда были близкими друзьями, и хотя сейчас девочка легко делила брата с сестрами, позже она хотела обязательно успеть побыть с ним только вдвоем.

Берта по указаниям Элен приготовила любимые блюда Жоржа, и праздничный ужин в его честь был наполнен весельем. Даже Луизе в этот вечер разрешили лечь спать попозже. Когда наконец Мари-Жанна повела девочек укладываться, они шли, пошатываясь от усталости, но все еще возбужденные от подвижных игр, в которых участвовали все, кроме папы, который, вопреки своим правилам, не вернулся в свой кабинет после ужина, а наблюдал за расшалившимся семейством весьма одобрительно.

Оставшись наедине с родителями, Жорж, не выпуская из рук стакана с коньяком, начал рассказывать о том, что пережил за последние девять месяцев. Марселя он видел накануне битвы при Седане — той самой, в которой император потерпел поражение, а тысячи солдат погибли или попали в плен, — и позже вестей от него не имел.

— При Седане было страшно, — тихо говорил Жорж. — В армии — хаос, немецкий обстрел шел непрерывно. Никто не знал, что происходит, и когда приходили новые приказы, они всегда полностью противоречили предыдущим. Император присутствовал и как-то умудрялся передвигаться с места на место, пытаясь воодушевить солдат, но его никто не замечал — жалкий коротышка.

Жорж! Так об императоре не говорят, — укорил сына Эмиль.

Жорж не смутился:

— Прошу прощения, отец, но это правда. Он абсолютно бездарен, и без него армия действовала бы лучше. Приказал поднять белый флаг, когда битва еще не была проиграна. Хотя генерал Вимпфен и велел его сорвать, но было уже поздно: боевой дух потерян, поражение стало неизбежным.

Жорж глотнул коньяка; родители ждали продолжения рассказа. Невозможно было представить себе ужасы подобной битвы, где гражданские наравне с солдатами стояли под непрерывным обстрелом; где страх, как пожар, шел по улицам, охватывая не только дерущихся, отчаянно пытавшихся прорваться и схватиться с врагом лицом к лицу, но и штатских — мужчин, женщин, детей, укрывающихся в домах, в родных стенах, готовых в любой момент рухнуть им на головы.

— Когда наконец белый флаг был поднят, пушки замолчали, и стало тихо так, что мурашки по коже. Тишина казалась полной, хотя наверняка такой не была — слишком много там было стонущих раненых и умирающих. После сдачи нам, офицерам, было предложено дать клятву никогда больше не сражаться против немцев. Некоторые это предложение приняли и были отпущены на свободу, но я верил, что смогу сбежать, и потому отказался. Меня направили в лагерь для интернированных — «лагерь погибели» назвали мы его. Это был кусок голой земли в излучине реки, и нас туда загнали, как стадо. Укрыться было негде, еды — жалкие крохи, и никакой, как выяснилось, надежды на бегство. Некоторые пытались прыгнуть в реку и спастись вплавь, но прусские солдаты на другом берегу неплохо поупражнялись в стрельбе: вряд ли кто-нибудь доплыл до другого берега, а если и доплыл, то недалеко ушел — слишком много в округе было немцев.

Снова наступило молчание. Родители пытались постичь ужас того, о чем рассказывал Жорж.

Потом Розали спросила:

— Марсель тоже попал в плен? Ты его не видел в лагере?

— Нет, мама, — ответил Жорж негромко и добавил, увидев, как тает в ее глазах надежда: — Но нас там были тысячи. Я его, конечно, искал, и кое-кого из его роты видел, но никто ничего о нем не слышал.

— Наверное, он убит, — проговорила Розали бесцветным голосом.

— Может быть. Мы этого исключить не можем. С другой стороны, никто его убитым не видел, и даже сейчас солдаты возвращаются в Париж. Некоторые уже вступили в свои прежние полки.