ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ
Шрифт:
«Святая Церковь, — говорит святитель Афанасий (Сахаров), — не только допускает плач о разлуке с умершим, но даже сама побуждает к нему. Но всему время и время всяцей вещи под небесем, время плакати, и время смеятися: время рыдати, и время ликовати (Екк 3, 1,4). В дни покаяния и скорби должно плакать и сетовать, а в дни праздников и торжеств ничто не должно омрачать радость христианина. Безмерная и безвременная скорбь даже о грехах может быть не полезна. Поэтому из праздничного богослужения, когда мы торжествуем победу над злом, над грехом и смертью, удаляется все, что могло бы ослабить праздничную радость, все, напоминающее о господстве греха и смерти. Отменяя и даже воспрещая в известные дни усиленные моления за
По этому поводу следует сказать вот что. Если бы записка была подана на проскомидию, она, без всякого сомнения, была бы прочитана, хотя и в алтаре, неслышно для подавшего. Но она была подана для гласного поминовения, в праздники такого значения, как Рождество Христово, не совершающегося. Что же до диакона, он и не мог поступить иначе: нарушить благочиние службы невозможно — ни словом, ни жестом.
Нередко говорят: «Я люблю моих усопших сродников и друзей и чувствую потребность именно сегодня их помянуть. Что худого, если я исполню эту потребность любви, хотя бы и с некоторым нарушением уставных правил? Любовь выше всего. Не человек для субботы, а суббота для человека!»
Но неразумно и неосновательно, увещевает святитель Афанасий (Сахаров), оправдывать свое самочиние ссылкой на христианскую любовь. «И может ли быть польза для души умерших или живых от попрания священных правил, внушенных Церкви Божественным Духом? Святая Церковь любит своих чад, живых и усопших, больше, чем любим мы самых близких и дорогих нам людей. И нас она усиленно призывает любить своих собратий. Но всему должна быть мера. Должна быть мера и любви. … Молитва общественная, богослужение церковное не могут построиться и совершаться в угоду настроениям и желаниям отдельных богомольцев. Если сделать угодное одному, надо угождать и другому. Богомольцев бывает много, и какие разнообразные требования к богослужению могут быть предъявляемы ими в одно и то же время! Всех никогда не удовлетворишь. И эту, казалось бы, чисто внешнюю причину, конечно, имела в виду Святая Церковь, когда устанавливала строго определенные чины молитвы церковной».
«Чины церковные и правила молитвы, — писал святитель Афанасий (Сахаров), особенно ревностно отстаивавший Устав Церкви от искажений и „осовремениваний“, — создавались не случайно и не как-нибудь. Все они, все то, что заключается в Типиконе (Уставе) и богослужебных книгах, в большинстве своем является плодом иногда целожизненных молитвенных подвигов лучших сынов Церкви, великих угодников Божиих, неусыпных молитвенников, для которых молитва составляла все в жизни, которые, возгоревшись желанием горнего и удалившись совершенно от людей и соделавшись жителями пустыни, за молитвой забывали о пище, о сне, об окружающих врагах и мучителях, которые свое богослужение и молитвенное правило оканчивали в засыпаемых катакомбах, в подожженных со всех сторон храмах, на пути к месту казни, во время самых мучений, склоняя под меч свою голову, или растерзываемые зверями, иногда смешивая свою кровь с Кровью Владыки своего при не законченной еще Литургии.
Из собранного таким образом богатства молитвенного опыта лучших своих сынов руководимая Духом Божиим Святая Церковь избирала лучшее, потребнейшее, систематизировала, исправляла недоконченное, приводила к стройному единству и давала в руководство своим послушным чадам. Так слагался наш церковный Устав, который наши старые русские книжники не без основания называли КНИГОЙ БОГОДУХНОВЕННОЙ. Наш Типикон — это вехи на пути молитвенном, указывающие нам протоптанные дорожки, прямо ведущие к цели, дорожки, протоптанные и истоптанные святыми угодниками и нашими благочестивыми предками.
А кто и в воскресные дни, и в великие праздники не хочет оставить усиленных молений об усопших и ограничиться только дозволяемым Церковью, кто говорит, что он не может этого сделать по причинам сильной любви к усопшим, тот показывает своим своеволием и оправданием, что он не только не хочет слушаться Святой Церкви, но даже дерзает судить Ее, считая Ее Устав
В дни, в которые совершаются великие, так называемые двунадесятые, Господские и Богородичные праздники (их перечень можно найти в любом ежегодном церковном календаре), Святая Церковь ограждает не только от всего грустного, покаянного, печального, но и всякие другие торжества удаляет с них, чтобы никто и ничто не отвлекало мысль верующих от главного и единственного предмета праздничной хвалы и славословия, праздничных размышлений и созерцаний.
Церковь избегает соединения в один день даже однородных великих праздников. Так, в первые века она праздновала в один день, 6 января, и Рождество Христово, и Крещение, но очень скоро почувствовалось неудобство такого соединения. Мысли верующих раздваивались между этими великими и важными в домостроительстве нашего спасения событиями, из коих каждое достойно особого внимания. И уже в конце IV века Восточная Церковь отделила эти два воспоминания одно от другого и стала праздновать Рождество Христово 25 декабря, по примеру Западной Церкви, начавшей праздновать Рождество Христово отдельно от Крещения несколько ранее.
Святая Церковь не находит возможным, не находит полезным совершать празднование даже Богоматери в первый день празднования Рождества Христова, Предтечи — в первый день празднования Крещения и т. д. И даже памяти святых угодников Божиих, совпадающие с неподвижными двунадесятыми праздниками, все перенесены на другие дни.
И уж тем более воспрепятствуют этому воспоминания частного характера, каковы в большинстве случаев воспоминания заупокойные. Вселенский характер этих праздников не должен затеняться в сознании верующих какими-либо частными воспоминаниями и прошениями. «В праздник, например, Успения Богоматери как можно надолго оставить погребальный одр Царицы Небесной и отвлекаться мыслью хотя бы и к очень любимым усопшим сродникам? Или в Рождество Христово как можно оставить ясли и пойти на кладбище?» — говорит святитель Афанасий.
Как исключение из общего правила удалять из праздничной службы по возможности все скорбное, покаянное, в один из трех величайших после Пасхи праздников, в день Святой Пятидесятницы, Церковь возносит усиленное просительное моление о своих живущих на земле чадах, об очищении их действием Святого Духа, о принятии их коленопреклоненных молений, с этого дня после продолжительного перерыва возобновляемых. Совершая такое нарочитое моление о живых, Святая Церковь не могла забыть и об усопших. И потому в этот спасительный праздник она приносит общие умилостивления молитвенные — и о живых, и об умерших, и даже одержимых во аде. В данном случае как бы в возмещение опущения гласного поминовения в другие, даже меньшие, праздники, в последний и великий день Пятидесятницы, в день, когда вспоминается завершение Домостроительства нашего спасения, в котором участвуют и живые, и умершие, Святая Церковь совершает усиленное коленопреклоненное и всеобъемлющее, хотя и в общих формулах, поминовение прежде усопших отец и братий наших и прочих сродников по плоти и своих в вере, умоляет Господа, да упокоит вся отцы коегождо, и матери, и братию, и сестры, и чада, и иныя сродники, и соплеменники, и вся души в надежде воскресения жизни вечные почивши.
При этом собственно праздничное богослужение этого великого праздника, как и понедельник Святого Духа, ограждается решительно от всяких заупокойных молений — как и богослужение всех великих праздников.
Праздник Рождества Христова действительно именуют иногда зимней Пасхой. И не без основания: по своему значению и по торжественности празднования он сильно выделяется из ряда других великих праздников. Если еще в песнопениях рождественской вечерни мы слышим несколько раз просительное воззвание Помилуй нас, то уже в праздничных песнопениях утрени нет ни одного обращения с просьбой о помиловании, прощении, об оставлении грехов. В песнопениях праздника — только чувство изумления пред величием тайны Боговоплощения и восторженное прославление Воплотившегося.