Долгие сумерки путника
Шрифт:
Розовая Свинья. Счастливые буржуа. Имитаторы господ. Им чужды терзания чести. Их больше тревожат подагрические суставы, нежели честь.
…
СТАРИК ОВЬЕДО ПРИЕХАЛ В СЕВИЛЬЮ, чтобы меня расспрашивать. Эта его почти последняя затея должна была оказать мне честь: судя по всему, я его очень интересовал. Я говорю «судя по всему», потому что через три месяца по возвращении в Мадрид он скончался. Я узнал об этом лишь несколько недель назад.
Запыхавшись, он долго не мог отдышаться после того, как поднялся по двадцати ступенькам моей
— А знаете ли, с годами я лучше себя чувствую по соседству с маврами и евреями. Этот дом я купил дешево из-за его местоположения на те небольшие деньги, что остались после конфискации… Евреи — славные люди… Их побеленные дома, их патио — в конце концов, это лучшее, что осталось в этом городе чинуш, доносчиков и сутяжников…
Старик Овьедо продолжал беседу, как бы не услышав моих слов. Он сказал, что смерть наступает ему на пятки. Как будто предупреждал, что не может зря терять время. Мол, он пишет всю светлую пору дня, даже не тратя время на еду. Очевидно, дон Гонсало Фернандес де Овьедо был убежден, что конкиста и открытие Нового Света существуют лишь постольку, поскольку он сумел собрать, упорядочить и поведать факты. Он хозяин того, что принято называть Историей. То, чего он не записал в своем злоязычном повествовании, либо не существовало, либо искажено…
Я налил ему бокал вина. Рука у него всегда в перчатке демонически-черного бархата из-за какой-то заразы, которую он подцепил в Индиях. Индии он посещал в административных поездках, тем не менее имеет дерзость или наглость говорить с нами, как будто он человек меча, участник конкисты. В действительности он похож на тех женщин, которые с возрастом становятся властными и помыкают своим мужем, будь он хоть старым адмиралом или известным генералом.
— Уверен, что я здесь, в Севилье, в последний раз, — пробормотал старик. Он уселся в одно из двух приличных кресел, стоящих у меня. Бокал с вином дрожал в его руке.
Историк супротив конкистадора играет жалкую роль сороки, встретившейся с орлом.
— Чего вам от меня надо, дон Гонсало? — спросил я его без ложной любезности.
— Поймите, я уже стар, и мне не хотелось бы терять время на всякие околичности. Говорят, у вас есть тайный вариант, третий вариант вашего путешествия, или восьмилетнего пешего странствия из Флориды в Мексику… Говорят, что этот вариант вы намерены сообщить только королю. Вот я и приехал узнать, не расскажете ли вы мне что-нибудь из этого любопытного варианта…
— Все это просто выдумка. Официальное сообщение о моем странствии я отдал в Королевскую Аудиенсию [24] ,
Овьедо глядит на меня недоверчиво, вернее, подозрительно. Это типичный старый склочник, которому нечего терять и незачем оправдываться. Он говорит, будто меня не слышит:
24
Королевская Аудиенсия — Высший апелляционный суд.
Мараведи — старинная испанская монета.
— А в этом третьем варианте сообщается о путешествии или о тайном посещении Семи Городов!
— Неужели вы думаете, дон Гонсало, что, если бы я мог награбить золота в Семи Городах, я бы жил в доме, купленном у изгнанных евреев?
Это кажется ему убедительным и логичным. Он не знает, что мне возразить.
— Когда читаешь ваши «Кораблекрушения», создается впечатление, что вы скрываете нечто большее, чем рассказываете. Восемь лет — слишком долгий срок для столь немногих страниц. Там есть противоречия. Целые годы выпадают или скомканы в нескольких строчках.
Настоящая ищейка. Не хотел бы я иметь его своим инквизитором. И говорит все не стесняясь.
— Ну вот, к примеру, хотя бы вам это показалось мелкой деталью. В первом варианте вы не упоминаете об острове Мальадо. Во втором вы его назвали или же выдумали…
— Тут не было никакого умысла. Я просто о нем забыл. Вы правильно заметили, прошло много лет. Мои свидетели все умерли, я не могу привести никаких доказательств, кроме своих утверждений. Но этот ужасный остров, на котором я пережил свое рабство, назывался Мальадо.
Старик наблюдал за мной. Он, разумеется, хотел составить себе окончательное представление о моей сомнительной личности. Для этого он и пришел, а также затем, чтобы попытаться выведать у меня какое-либо тайное или сенсационное сообщение об истинной моей жизни. Хозяева Хроники, все без исключения, считают меня человеком подозрительным.
— Должен вам признаться, меня больше всего озадачил ваш рассказ, когда вы говорите о трех разных категориях людей — о христианах, об индейцах и о каких-то загадочных «мы». Кто такие эти загадочные «мы»?
— Вы ставите меня в тупик. Мне трудно это объяснить… Я, скорее всего, написал это, не подумав хорошенько. Возможно, я имел в виду тех из нас, кто не может быть ни вполне индейцами, ни вполне христианами….
Овьедо смотрит на меня с недоумением.
— Пожалуй. Это «мы» гуляет по вашему рассказу как смутный призрак…
— Возможно. Возможно, был какой-то момент, когда действительно обозначились христиане, индейцы и мы… Просто мы.
Старик выпивает вино. Наверно, убедился, что добьется от меня только двусмысленных заявлений и что я вправду заслуживаю того недоверия, которое ко мне питают оидоры и придворные. В окно проникает дразнящий запах оливкового масла. Евреи готовят ужин.