Долгий путь на Баргузин
Шрифт:
Погасли несколько коптилок, освещавших вагон.
Прошло с десяток томительных минут, и в двери резко застучали чем-то металлическим. Посыпались разбитые стекла. Вдоль вагона по окнам полоснула пулеметная очередь.
— Все выходи! — раздался громкий повелительный крик. — Эй, чекисты, если не будете сопротивляться, дарую всем жизнь! Выходи!
Среди сотни голосов узнал бы теперь Сибирцев этот пронзительно картавый голос.
Темный, казалось, вовсе безжизненный вагон стоял посреди перегона. Ни проблеска, ни звука. И это, видимо, смущало нападавших.
Вагон их был один, это понимали и Сибирцев, и Михеев, и все остальные. Иначе уже давно заговорили бы «максимы» моряков.
Наконец двери в тамбуры взломали, с обеих сторон одновременно распахнулись двери в сам вагон, и тут же разом ударили пулеметы чекистов. В тамбурах вой, проклятья, выстрелы вслепую. Сдвинув штору разбитого окна, Сотников дал очередь вдоль вагона из ручного пулемета. В нападавших полетели гранаты, освещая короткими вспышками взрывов изломанные фигуры всадников, вздыбленных среди сугробов лошадей. В низкое небо взвились ракеты, бледным светом озарив ненадолго поле боя. Пулемет снаружи решетил вагонную стенку. Вскрикнул раненый. Взрывом гранаты, влетевшей снаружи в купе, вырвало дверь. Еще вскрик.
Бой кончился неожиданно.
— Все на площадки! — тихо приказал Михеев, и, подхватив пулеметы, чекисты метнулись к тамбурам. Сибирцев осторожно отодвинул плотную штору и выглянул наружу. Никого. Темно, ничего не видно. Возле уха тонко свистнула пуля, впившись в стенку.
— Что там? — шепнул сзади Михеев.
— Они где-то рядом, но боятся.
— Надо выбираться.
— Тут трупов навалом.
— Дать еще ракету?
— Погоди…
Где-то рядом послышались сдержанные голоса. Слов было не разобрать. Говорившие находились в торце вагона, а он глухой — не достанешь. Гранату бы туда.
— Пусти, я погляжу, — Михеев потеснил Сибирцева.
…Есть предчувствие. Есть. Может быть, шорох, какой услышал Сибирцев, может, движение воздуха. Он резко пригнул Михеева, распластав его на полу, и прижал собой сверху. И в тот же миг, опаляя глаза, в тамбуре, в двух шагах всего, громыхнул взрыв гранаты.
Жгучая игла впилась в плечо Сибирцеву, и через миг по всему телу стала растекаться жаркая волна усталости. Он попробовал приподняться, но не смог, руки не слушались. Где-то далеко, он слышал, будто сквозь толстый слой ваты, затарахтели палкой по длинному забору, кто-то кричал, толкал его, а он медленно погружался в сон, сладкий, упоительный. Но опять его толкали, кидали на качелях, и к горлу подступала тошнота. Он с детства ненавидел качели.
Потом он различил песню. Кто-то негромко напевал:
«Эй, баргузин, пошевеливай вал,молодцу плыть недалече…»Старая сибирская песня. И голос грустный, знакомый. А чей?… Сибирцеву очень хотелось пить, и он шевельнулся, открыл глаза.
Было светло. Из зыбкого тумана проступила вагонная полка, потом лицо Михеева. Он сидел напротив и, сжимая ладонями забинтованную голову, тихо напевал, словно стонал. Поднял глаза, встретился взглядом с Сибирцевым. — Пить…
— Ну слава богу, пришел в себя, — Михеев хотел улыбнуться, но лицо его скривила боль.
— На, дорогой, пей.
Сибирцев сделал короткий глоток из кружки, вода пролилась по подбородку, затекла на шею. Его все покачивало.
— Что? — выдавил он с трудом.
— Спи. Мы свое сделали, — медленно расставляя слова, сказал Михеев. — Домой едем.
— Ребята…
— Сотников тяжелый. А трое моих совсем… Отбились мы. Кончили Дыбова. Спи, спаситель ты мой.
— Спой.
— Спою…
Эй, баргузин, пошевеливай вал……Поезд замедлял ход, он подходил к Верхнеудинску, маленькому забайкальскому городку.