Долгое дело
Шрифт:
– Почему же?
– Легкость в вас играет.
– Это во мне есть, в смысле – она во мне играет.
Он не знал, похож ли на артиста, но знал, что артистизм в нем есть. Шел по улице и видел себя со стороны, глазами той же Иры: высокий, сухощавый, без разных там животиков и лысин, в светлых брюках, в белоснежном банлоне… Ничего лишнего.
– А знаете еще о чем я мечтаю?
– О чем? – спросила она, уже опасаясь этих его мечтаний.
– Познакомиться с Марусей.
– С какой Марусей?
– С девушкой, которую звали бы Маруся.
– Мне нужно обидеться? – Ира остановилась.
– Ни в коем случае. Я и сам не Ваня.
– Что-то в вас есть, – решила она, благосклонно зацокав каблуками.
– Во мне этого навалом, – подтвердил инспектор.
Ира скосила глаза… С кем она идет? Легкомысленный, непонятный, какой-то нахально-вежливый. Но симпатичный, стройный, решительный. Хотя бы знакомые попались – умерли бы от зависти. И она, может быть, умрет от него, как мотылек от огня. Все-таки он артист или военный. Скорее всего, он артист, который играет военных. Или военный, который строит из себя артиста.
– Ох, мама родная, – вырвалось у нее.
Петельников окинул спутницу тем стремительным и давящим взглядом, каким он впивался в человека ради крупиц информации; посмотрел так впервые на девушку, с которой, оказывается, знаком уже две недели.
Небольшая, ему по плечо, поэтому и виснет. Черные волосы красиво уложены. Ресницы еще чернее, и казалось, что при каждом взмахе что-то сдувают со щек. Возможно, и сдувают – пудру. На губах розовый паутинкой трескалась помада. Полненькая фигура. Блестящее платье из синтетики… Ну зачем в белые июньские ночи надевать блестящее платье? Оно пыталось скрыть ее полноту, жестко запеленав грудь, но лишь добилось обратного эффекта. Зато ниже, после талии, платье бросило это бесплодное занятие и пошло широко и вольно. Неужели он знаком с ней две недели? Зовут ее Ира…
– А куда мы идем? – спросила она.
– В гости к моим друзьям. Давайте-ка сократим путь дворами.
Дворы расцвели. Вздыбились зеленью чахлые газоны, зацвели голые балкончики и зазеленели луком подоконники. И запах берез, берущий за душу запах берез, которые так мощно пахнут только в июне. Этот запах был везде, даже там, где березы и не росли, и казалось, что сочится он из асфальта и стекает с крыш домов.
– Ира, подождите меня, я заскочу в этот подвальчик…
Она не успела ответить и даже не успела потупиться от того, что ее кавалер захотел в подвальчик. Петельников легко перешагнул газон, спустился по ступенькам куда-то под фундамент, открыл железный щит и пролез в узкий проем, видимо, в дверцу для технических нужд.
Прошло минут десять. Ира тревожно посматривала на подвал, где было темно и тихо. Необычный парень, странный поступок и мрачный подвал. Все-таки он не артист. Те галантнее, те даму не бросят. Может, ей обидеться?
Сначала она услышала резкий, вроде бы металлический визг, когда металл проедется по металлу. Этот визг захлебнулся, но вместо него из подвала вылетел отчетливый кошачий вопль, тоже придушенно смолкший. Затем в темноте подвальной амбразуры забелел Петельников…
– Ира, знаете ли вы, что в Нью-Йорке двести тысяч бездомных кошек? Только не обижайтесь.
Он сильно дышал, прижимая к животу полосатого и чумазого кота, который ошарашенно смотрел на июньское небо громадными глазищами с поперечными зрачками.
– Ой, у вас рука в крови!
– Ничего, до утра заживет.
– А одежда-то…
Брюки заиндевели от пыли, темные полосы разлинеили плечо, с головы сыпалась угольная пыль.
– Теперь вы поняли, что у меня за работа?
– Нет, – тихо ответила она, вообще ничего не понимая.
– Я заместитель директора зоомагазина.
– И зачем этот…
– Товара-то не хватает.
– Он же дикий!
– Одичавший.
Кот обреченно молчал, зло работая хвостом, с которого тоже вроде бы сыпалась угольная пыль.
Ира стояла немощно, не зная, что же будет дальше. Вернутся ли они туда, где встретились? Пойдут ли вперед? Разойдутся ли по домам? Вероятно, не знал этого и Вадим, негромко бормотавший в кошачье ухо:
– Информации у тебя маловато, счастья своего не понимаешь…
Кот только вертел хвостом и жутко урчал нутряным голосом.
– Я пойду домой, – наконец решила Ира.
– Из-за киски? – удивился он. – Вот и парадная моих друзей…
В дверь звонила она, – Петельников держал этого зверя двумя руками. Вадим перешагнул порог и весело поздоровался:
– Как говорят на собраниях: сколько отсутствующих среди присутствующих?
Лида молча взяла пленника, который вдруг пошел к ней вроде бы сам.
– Вот что значат женские руки! Знакомьтесь, это Ира. А это супруги Рябинины.
– Вадим, покажите рану. – Лида уже определила кота на кухню и стояла с йодом и бинтом.
Петельников дал руку и посмотрел ей в глаза тем взглядом, смысл которого знали лишь они: «Как девушка?» Лида на миг подняла глаза к потолку, как закатила. И он не понял – очень хороша или очень наоборот.
– Котик ваш? – спросил Рябинин гостью.
– Котик мой, – уточнил инспектор.
– Позвони в райотдел. Тебя ищут…
– Везде найдут, – с гордецой удивился инспектор, берясь за аппарат.
Секунд через десять он положил трубку и обвел всех уже пустым взглядом.
– Что? – спросил Рябинин.
– Попугай взбесился, – ответил инспектор не ему, а своей спутнице.
– Разве они бесятся? – удивилась Ира.
– Иногда. Ну, я поехал…
Петельников затянул потуже бинт, подмигнул Рябинину, отвесил общий поклон и спросил на прощание:
– Итак, сколько отсутствующих среди присутствующих?
Из дневника следователя. Есть пронизывающий вопрос – зачем? Тот самый вопрос, который будет разбивать все ошибочные мысли. Беспалов утверждает, что мы живем для труда… Но зачем? Трудиться-то зачем? И у него не будет ответа, кроме этой замкнутой цепи: живем для работы, а работаем для жизни… Нет. Труд не может быть смыслом жизни уже хотя бы потому, что у него тоже есть цель. Он сам для чего-то…