Долина совести
Шрифт:
Снаружи просигналила машина.
– Еще минута – и я выкину тебя за порог вместе с пустым чемоданом, – сказал Влад. И, встретившись с ним глазами, Анжела вдруг быстро-быстро начала собираться.
Закинула на плечо сумку. Остановилась в дверях, глядя Владу в глаза:
– Ты меня еще попросишь, чтобы я вернулась!
И зашагала к машине.
Влад сел за работу и не вылезал из-за компьютера два дня подряд. На третий день ему стало холодно посреди жарко натопленной комнаты; он проглотил заранее заготовленную таблетку, выпил чая с лимоном и лег в постель.
Должны были существовать
Влад разлепил глаза и понял, что дребезжит дверной звонок. Посмотрел на часы; было полчетвертого, но за окнами стояла темень, значит, полчетвертого ночи…
Он понял, что надо встать. Что надо выглядеть как можно более здоровым и небрежным; от того, каким он откроет дверь, зависит очень многое. Зависит, может быть, его будущее.
Каждый звонок был как хлыст. Под этим хлыстом хотелось кинуться к двери, поскорее распахнуть ее, сейчас этот кошмар закончится, сейчас…
Влад вошел в ванную. Не глядя на себя в зеркало, умылся ледяной водой; руки дрожали. Влад растер лицо полотенцем; на краю ванны лежала забытая Анжелой мыльница. Картинка перед глазами странно подергивалась, и потому казалось, что мыльница ползет, перебирая короткими красными лапами.
Он подошел к двери. Звонок теперь не прекращался ни на секунду – выл и выл.
Влад задержал дыхание и отпер дверь.
Мокрый трясущийся комок упал к нему в руки; ночь сделалась светлой, как день, с головы до ног пробежала волна абсолютного счастья, младенческого, животного, физиологического. Где-то звенели колокольчики… где-то пели птицы. Солнечный луч касался щеки. Тепло, легко, секунда длится до бесконечности, дождевая пыль под оранжевым фонарем застыла, как брызги на стекле, время не течет…
Двинулось. Снова затикали секунды; дождевые капли ринулись вниз. Ночь, мелкий дождик, ранняя весна. Женщина в мокрой шубе, вызволяющаяся из Владовых объятий.
Она сразу же отвернулась и зашагала к воротам. В воротах остановилась, глянула на стоящего в дверном проеме мужчину:
– В следующий раз ко мне приедешь ты. Гостиница «Турист», номер пятьдесят два, – и зашагала пешком к автостанции.
Живя рядом, они осознавали свою зависимость друг от друга, осознавали, но не чувствовали. Теперь каждый день превратился в новый раунд молчаливой схватки. Если раньше соединявшая их цепь провисала, создавая иллюзию свободы, то сейчас узы напряглись, натянулись, и состояние, в котором пребывали и Влад и Анжела, сильно смахивало на унизительное рабство.
Влад забросил работу. Влад садился за руль, куда-то ехал, возвращался; убирал во дворе, вскапывал газон, надеясь почему-то, что боль в ладонях и мышцах пересилит внутренний зуд, желание немедленно видеть Анжелу. Первые несколько раундов она проиграла подчистую – сама явилась к нему, и даже раньше, чем ожидалось; зато потом она вдруг исчезла, и Влад, прождав ее день и ночь, малодушно сдался. Он сел за руль и поехал разыскивать гостиницу «Турист».
– Позови горничную! – крикнул странный высокий голос из-за двери с табличкой «пятьдесят два», Влад не сразу узнал этот голос, и ему показалось, что он ошибся номером. – Дверь…
Влад обратился к дежурившей на этаже старушке, низенькой и круглой, как пуговица. Та долго перебирала ключи, встревожено прислушиваясь к голосу постоялицы, с придыханием повторявшему: «Дверь! Дверь!» Казалось, женщина в запертом номере пребывала в любовном экстазе; возможно, на ум горничной как раз и взбрела какая-нибудь непристойность, она даже слегка сопротивлялась, когда Влад, мягко оттеснив ее плечом, ринулся в ванную.
Секунда совершенного счастья. Слишком короткая секунда. С каждой новой встречей – все короче и короче…
Анжела сидела на краю ванны, похожая на жертву гигантского паука. Всю ее опутывала капроновая бельевая веревка, причудливое макраме, сплетенное между живой женщиной и чугунной сушилкой для полотенец. Влад подумал, что будет, если горничная увидит эту дикую картину; он обернулся, загораживая Анжелу собой:
– Спасибо. Все уже в порядке.
– Спасибо, можете идти, – эхом отозвалась из ванной Анжела.
Старушка поколебалась, но все-таки вышла, смущенная и обескураженная. Влад обернулся к Анжеле; по-видимому, на создание произведения искусства, привязавшего ее к батарее, ушел не один час.
– Возьми. В комнате. Ножницы, – сказала Анжела тихо.
Он нашел маникюрные ножницы на низком журнальном столе. Краем глаза заметил, что в маленькой комнатке все перевернуто вверх дном; взялся резать веревку, но слабосильные ножницы не были предназначены для поединков с бельевым шнуром. Капроновые концы лохматились, делаясь похожими на некрасивые цветы; ножницы тупились и увязали. Намертво затянутых узлов было штук двести; Влад наконец закончил кромсать веревку, и Анжела сползла на синий кафельный пол.
Влад взял ее под мышки и оттащил в комнату. Мельком вспомнилось: вот так и она его таскала, отключившегося после чашки чая «с сюрпризом»…
– У меня руки затекли, – сказала Анжела. – У меня все затекло. У меня спина болит. У меня ноги замерзли. У меня…
– Сама виновата, – сказал Влад. – Надо было просто сесть и приехать. И не разыгрывать героиню.
Она усмехнулась:
– В следующий раз я придумаю что-нибудь поинтереснее. Добуду наручники и пристегнусь к батарее. И ты приползешь ко мне на поклон, как сегодня. Ты будешь приползать ко мне всегда.