Доля ангелов
Шрифт:
— Никита, почему вас жена Абрашечкой зовет? Если это, конечно, не семейная тайна, — поинтересовался я.
— Абрашка по-нашему, по-поморски — морж. А что не похож?
— На моржа похож, на Абрашечку — нет!
Круглая, наголо обритая голова Никиты серебристо пушилась, как мех белька. На небольшом плосковатом лице льдистыми сосульками свисали усы. Карие глаза, бесхитростные и смешливые, умильно щурились на весь белый свет. Как есть морж, усмехающийся в оледенелые усы. Однако, мужик он был «с секретом» да и выглядел не по годам молодо.
— Ну, сказывайте, зачем пожаловали?
— Слышали
— От кого слышали?
— От Генриха Штихеля.
— Жив, курилка? Трубку свою еще не съел? Ну, стало быть, летал. А дальше-то что?
Я достал перстень и поднес его к огню.
Никита Иванович, любопытствуя, заглянул в перстень, любуясь игрой света внутри камня:
— Слыхал я байку о рубиновом перстеньке, когда в особом округе служил… Бают, будь-то бы Царь Мира, Белый Клобук, монголы его Бурханом кличут, выслал свой зарочный перстень в мир, чтобы кровь умирить, да канул тот перстень в море людское. Не понесли люди этой тяжести. А в том камне — солнечный коловрат о четырех концах впечатан. Он, вроде компаса, путь в Тайную землю показывает.
— Странно… Но в нашем перстне вместо коловрата обитает мертвая голова, — с тревогой сказала Маша.
— Может быть, мы ошиблись и зря ищем Златую Цепь?
— Так вы в Беловодье собрались? Тогда сомненья нам враги! — подбодрил нас Никита. — Будет вам коловрат! Полярную карту Меркатора видели? Фломандец этот ее у арабов переписал, а те — у древнего народа, что на полюсе жил. Там Антарктида безо льда представлена, как бы для обозрения сверху. Так она тоже в виде креста-коловрата завернута. Окраинные острова и береговая линия цепом закручиваются. Только погибла та северная Атлантида, вроде как ядерная зима ее накрыла. Ну, чего приуныли? «Мертвая голова» нам, и вправду, ни к чему, коловрат роднее. А с чего поход начинается? Любой поход, робята, начинают с прокладки маршрута. Ну-ка, Марея, неси карту!
Никита Иванович развернул видавшую виды карту Евразии.
— Так… Смотрим… Если идти с Соловков на Восток, то Уральские горы почти в середине переходить надо. Да и сам Урал Россию напополам делит, на Европу и Азию. Берем циркуль, мерим расстояние от Соловков до середины Уральских гор и равный путь прокладываем в Азию. Угодили почти что в Алтайский кряж, к Белухе подобрались. А теперь смотрите, что получилось!
— Звезда Коловрат, — воскликнула Маша, — а в центре Аркаим!
— Верно, дочка! Великая Цепь Силы, что идет через всю Русь и дальше до края Индийского океана. У нее три замка: один в Соловках, другой на Урале, а третий в Тибете. Горы Уральские крестом на этот путь ложатся, и края у того креста закручиваются вправо.
— Расскажи им о белом старике, не томи Абрашечка, пошто люди в таку даль забрались-то! — встряла в разговор Марея.
Старики разговаривали с нами и меж собой как бы на разных языках, он — на практически чистом литературном, она — окая и расцвечивая речь яркими образами, как сказительница на фольклорном фестивале, однако все мы отлично понимали друг друга и не испытывали желания подстраиваться под собеседника.
— Много я из-за того старика натерпелся, но дело уже прошлое. Я же сначала рапорт написал, да меня сразу и отправили подальше от тех мест.
Но всякую историю надо издали начинать. Сразу после войны был я приписан к авиационному отряду особого назначения. Дислоцировались мы в западной части Монголии. Там и сейчас много аэродромов осталось. Я на двухместном СУ-2 летал. Был такой легкий бомбардировщик-разведчик, по нынешней терминологии — боевой многоцелевой — всю войну пропахал и нам достался. За спиной — стрелок, броня кой-какая, стекла кабины огромадные, как витрины, в общем, надежность и порядок. В маршрутных листах задание значилось, как облет границы. Прямо под нами — западные отроги Куньлуня, Гималаев, граница Индии, Китая, Непала, в общем, Тибет. Места красивые, но человеку чуждые…
В сорок девятом, аккурат в этом году революция в Китае закончилась, случилось нам аварийно приземлиться на небольшом плато. Такая площадка ровная, за ней обрыв неимоверный — и как только мы туда не съехали, не понимаю. Вдвоем со штурманом развернули мы машину и взялись чинить.
Метель метет, облака на вершинах гор сидят, как шапки. В такую погоду искать нас не будут. А на высокогорье мороз всегда злее, щеки обдирает, малицу снять не дает. В аварийном багаже отыскали палатку, кое-как из нее тент от ветра соорудили и полезли в мотор. А в горах темнеет почти сразу. Чуем, если к ночи костра не разожжем, окочуримся. И тут видим… заметь, оба сразу его увидали… Это чтобы не было вопросов про галлюцинации… Прямо от края плато идет к нам старичок ростику небольшого, вроде священника, в белой ряске и босиком. Бороденки у него почти нет, такая она реденькая. В руках — посошок, вроде пестрой змейки излажен. А идет он поверх земли и по расщелинам, там, где снега намело, следов не оставляет.
А в голове моей голос звенит, слабый такой, дребезжащий: «Не бойся — не погибнешь. Жизнь человечья под сенью смерти — что насмешка. Верь — и будешь жив…»
Подошел старичок, поздоровался, вроде как «будьте здоровы» сказал. Человека этого трудно по-нынешнему описать, вроде Странник по всем чудным местам Земли. Подошел, полог наш двумя пальцами перекрестил.
— Всяк дом свят! — говорит.
Мы мнемся, не знаем, чего ответить…
— Откуда ты, дедушка?
— Никола я, из Китежа ходок.
Мы стоим, смотрим на него, словно поверить боимся. А он такими детскими глазами в душу смотрит, словно страницы переворачивает.
— А далеко твой Китеж?
— Он вроде рядом, а идти до него далеко.
— Настоящий город? — спрашивает мой товарищ, а сам мне подмигивает: врет дедка. Здесь в радиусе ста километров не только города, и селенья-то нет.
— Настоящий. Только тот Китеж-град с земли не узреть. Погружен он в сердце человеческое, и быть так до грани времен. Тогда в силе и славе всплывет Китеж-град и возвестит Новый век…
Я уже смекнул, что старичок о незримом граде Шамбале толкует. Много мы легенд об этом слышали и разговоров от людей, что будто бы дозорных Шамбалы в горах встречали, миражи всякие видели.
— А ты про войну-то слыхал? — спрашивает мой товарищ, как есть Фома Неверящий.
— Не токмо слыхал, я на той войне бился с полками демонскими.
— Бравый ты вояка… А люди здесь есть? — не унимается товарищ мой.
— Есть люди… А есть и иные: человеки. Человек — есть свет Господень, а «люди» — букова.