Дом без воспоминаний
Шрифт:
Причиной всему стала Ханна Холл.
С ее появлением весь жизненный уклад Пьетро Джербера разлетелся на куски. То был настоящий взрыв, но в замедленной съемке, поэтому он мог наблюдать, минута за минутой, за тем, что творится вокруг него, но не мог ничего остановить. И что хуже всего, Ханна Холл канула в небытие, прежде чем Джерберу удалось получить от нее все ответы. Гипнотизер остался с повисшими в воздухе вопросами, которые преследовали его.
Окалиной, оставшейся после взрыва, стало глухое одиночество.
Джербер выбросил тюльпаны в мусор и открыл бутылку вина. Захватив
Сильвия купила на барахолке старую видеокамеру и вбила себе в голову, что семейная хроника должна иметь такое же разрешение, такие же цвета, что и в девяностые годы, когда они с Пьетро были детьми. Видеокассета, предназначенная для Марко, в конце концов досталась Джерберу: единственная реликвия большой, как тогда казалось, любви.
Он каждый вечер смотрел этот фильм. Без звука: было не так больно.
Жалкие сорок пять минут фрагментов. На пленку были записаны какие-то дни рождения, воскресные поездки, отпуск на море, Рождество. Все это вырывалось из ускользавшего времени, пока видеокамера не сломалась окончательно и бесповоротно, как и все остальное.
Кто-то другой счел бы такие просмотры пыткой, которой легко избежать. Глядя в экран, Джербер уже не питал несбыточного желания вернуть все, как было. На этих кадрах гипнотизер раз за разом искал некую незамеченную деталь, некий знак, указывающий на грядущий разлад, допущенную ошибку, трещину, предвещающую крушение. Как будто бы все это можно было исправить прямо там, в прошлом; как будто бы он владел магической формулой, позволяющей поворотить время вспять.
Пьетро Джербер знал причину крушения своего брака, ее не было на видеозаписи, что также было ему хорошо известно, хотя он и не желал себе в этом признаться.
Поэтому ему достаточно было раз за разом предостерегать людей, которые улыбались с экрана. Предупреждать себя самого, и Сильвию, и Марко о том, что должно случиться, чтобы они трое могли спастись и оставаться счастливыми хотя бы там, на пленке.
Начать сначала. Не это ли он все время твердит своим юным пациентам? Вот и Лавинии недавно втолковывал, что необходимо вернуться назад. Но у самого не хватало духу, и когда он самогипнозом отматывал свою память, словно пленку на видеокассете, то останавливался за секунду до того, как все начинало рушиться.
Потому что хотел до бесконечности переживать не прошлое, а тот самый момент. Момент совершенного счастья.
Он съел все, что принес с собой, не отрывая взгляда от телевизора, позволяя алкоголю мало-помалу приглушать тоску, чтобы зрелище становилось терпимым. Сколько раз, опять пришло ему на ум, он сидел на этом самом месте и ждал, когда Сильвия вернется из комнаты Марко, уложив его спать. Ее приближающиеся шаги в полутемном коридоре, ее появление на пороге. Он часто подзывал ее к себе под каким-нибудь предлогом, и они занимались любовью прямо тут, посреди этих подушек. Торопливо, боясь, что сынишка проснется и помешает им. Сейчас он вообразил, как отводит волосы с ее затылка, припадает к теплой шее, впивается в плоть долгим поцелуем. Увидел, как жена запрокидывает голову, прикрывает глаза, отдается его ласкам. Представил, как расстегивает на ней блузку, ласкает грудь. Почувствовал, как ее рука проникает за ширинку; их дыхание сливается. Но когда в этой фантазии
То была Ханна.
Снова незнакомке, явившейся из другого мира и другого времени, удалось вторгнуться в интимное, личное пространство. И он ничего не мог поделать, был бессилен перед чарами, которые уже унесли прочь огромную часть его жизни. Но может быть, он хотел ощутить это до конца, уничтожиться в объятиях химеры с двумя головами, двумя лицами. Черты Сильвии проступали на лице Ханны, и наоборот: в этом сне наяву две женщины постоянно сменяли друг друга, будто в неудавшемся эксперименте по клонированию.
Обольстительный кошмар прервался резким звонком домофона.
Джербер моментально протрезвел и думать забыл о сексе. Одиннадцатый час вечера. Кто это мог быть?
Он выключил видеомагнитофон и пошел открывать дверь, все еще с бокалом в руке. Перед ним возникли двое мужчин в темных костюмах. Одного взгляда хватило, чтобы понять: это карабинеры в штатском. Только они завязывали галстук так, как полагалось по форме.
– Чем могу быть полезен? – спросил психолог, когда те показали ему удостоверения.
– Вы должны пройти с нами, доктор Джербер.
– Я никуда не пойду, пока вы не скажете, в чем дело.
– Нас послала судья Бальди, она хочет вас видеть.
Старая знакомая раньше часто обращалась к нему за экспертными заключениями для суда по делам несовершеннолетних. Но после случая Холл Джербер и с ней порвал отношения. К тому же судья никогда не вызывала его в столь поздний час, тем более не посылала за ним карабинеров.
Должно быть, дело серьезное.
– Простая формальность. – Один из офицеров явно соврал, чтобы Джербер отбросил сомнения. – Судье нужна консультация.
Джербер знал, что противиться бесполезно, однако вспомнил с содроганием, что и история с Холл началась с банальнейшего телефонного звонка.
– Только возьму плащ и чистый блокнот, – наконец проговорил он, соглашаясь.
Все, что угодно, лишь бы сбежать от нашествия призраков и скверных воспоминаний.
6
Шаги шедших впереди карабинеров в штатском гулко разносились эхом по пустынным улицам и переплетенным, словно кишки, переулкам исторического центра. Все трое молча преодолели небольшое расстояние до единственного непримечательного здания между блистательными дворцами четырнадцатого века, выходящими на улицу делла Скала.
Здание, в котором располагался суд по делам несовершеннолетних, имело богатую историю: можно сказать, на протяжении веков прожило несколько жизней.
Вначале тут находился приют для сирот, незаконнорожденных детей, брошенных младенцев. Монашеский орден, содержавший его, обязывался пестовать этих детишек из милосердия, но также и прятать их от глаз тех, кто считал их появление на свет грехом перед лицом Господа. Говорили, будто стены такие толстые, чтобы извне не было слышно, что происходит внутри. Хотя сейчас в здании совершалось правосудие в интересах несовершеннолетних, мрачные отголоски прошлого порой все еще давали о себе знать, пусть иные и считали, что подавленные стенания связаны с особенностями архитектуры дворца и слышатся только при северном ветре. Другие были уверены, что это плач детей, хранимый камнями.