Дом, которого нет
Шрифт:
не мог, что происходит. Женщин вздорных,
таких, как Яна мать, за всё простят.
Они невинно врут и с лоском льстят.
Работать не мастачка, вышла замуж
она всего лишь в восемнадцать лет.
Нет, не залёт; не по расчёту даже.
Ей нужен лидер был, чей красный цвет
давал бы и защиту, и довольство
мужчиной сильным, а не хлюстом скользким.
Ей повезло. Высот держался справно
избранник,
И при Союзе, авиатор, был при лаврах,
и в девяностых отошёл, как в магазин
легко, он в бизнес. Что там было, старцы помнят.
Политика политикой, а хлеб – всё.
Роскошным бытом избалована; как дочь,
любима мужем; что ж ещё желать ей?
Бывают Клитемнестры. Им невмочь,
когда мужчина часто отвлекается.
Внимание найдя на стороне,
партнёру новому всё дать хотят оне,
как первому, в ущерб тому. Быть может,
она терзалась муками раскаянья,
но страсть имеет характерный обжиг:
расплавив тело, разум ослепляет всем.
А благоверный до последнего ей верил.
Она же отдалась Грибу, как зверю.
Гриб носил шляпу. Был он мексиканец.
Курил сигары и носил часы.
Не нравился он старшему, и Ян с ним
тут, – редкий случай, – был согласен. Сыт
по горло за период жизни дома
сотрудниками городской саркомы.
Теперь же, откопав дневник отца
(да, откопав в прямом, как палка, смысле,
в саду; то место знал отец лишь и он сам;
при передаче тайны не взяв в ум «Вдруг что случится»),
в своих мансардовых покоях с ним сидел.
И думал, делать что – из положенья дел.
Гриба убрать – не хитрость (в завещании
отец отдал свой бизнес не жене,
а сыну). Только был ли тот один?
Коль да, отлично, ну а всё же… если вне
любовной этой шалости стояли
за смертью люди, что всерьёз влияли?
Визит их помнил Ян в подробностях. Угроз
ему, наследнику, конечно, не бросали:
подтекст по запаху напоминал навоз.
Не суйся, дескать, ни во что. Мы, мальчик, сами
управимся, командовать парадом.
Всё схвачено. Окликнем, если надо.
В ответ на это, кроме диктофона,
сказал им Ян: я сам к вам обращусь.
Высокий, под два метра. Дуб без кроны.
Холодный взор вниз – перекрытый шлюз.
Предельно вежлив. Ни полслова невзначай.
– К похоронам его пристало несть печаль,
а не дела. Прощанье будет послезавтра.
Покойник был присутствующим
Сначала в путь отцу "прости" сказать я
хочу. Потом в курс дела быть введён. Срок
довольно долгий я провёл вдали от города.
Об обстановке здесь намерен разговор иметь.
Солидные ребята, каждый в области
своей имея сан и вес внушительный,
к носителю фамильи важной новому
приглядывались. Было удивительно:
пять лет назад уехал, горд и зелен,
вернулся – ученик Макиавелли.
Окончили беседу, соболезнуя,
"друзья" преставившегося сей день Пилота.
Заверили, что в городе приветствуют
прямого продолжателя работы
и важности окончившего срок.
Династия: «Бог умер. Славься, бог!»
Улыбке ни одной не доверяя,
Ян знал: если убийца – просто Гриб,
то цель – расположить к себе Царя. Но,
если то – Царь, то он, считай, погиб.
Сказала бабка надвое (разрезала
шкатулку мыслей, наблюдая в срезе их).
Если виновен главный, рыбам скормят
юнца с мозгами и со дерзновением.
Угроза, будто паж, шла за короной.
Но то могло быть просто подозрением.
Ян, уезжая, дерзок был сверх меры,
и в "меру" не имел в ту пору веры.
Теперь предпочитал не месть выдумывать,
а уравнение решать попеременно,
чтобы, анализ полный сделав всех мужей,
понять, кого травить, а с кем делить стол.
«Потом скорбеть, сначала разобраться», –
так рассуждая, радовал бы отца.
С Грибом глазами встретясь, сразу понял,
что мексиканец жуть его боится.
А Царь на то и Царь, что не уронит
и жеста лишнего, в упор стреляя в лица.
Отец был близок с ним… по духу что ли.
Самоконтролем, стойкостью: не боле.
В гробу лежал средь зала человек,
которому был Ян собой обязан.
Как атеист, не верил в горний век.
Без примирения утратил эту связь он
(заочно-то и принят, и прощён).
Отец был древесиной окаймлён.
Закрыты двери, окна занавешены.
– Прости, что поздно, – молвил блудный сын. –
Не знаю я и сам, какого лешего
потребовалось мне, чтоб сам, один,
всё понял… Что давал ты мне готовым.
Да, поздно слишком для вращенья словом.
Узнаю, кто копался в твоей тачке,
и в тачке его заживо сожгу.
А мать, – ты это знал, – совсем не плачет.
Её хотел причислить я к врагу,