Дом с видом на Корфу
Шрифт:
– Не понимаю, почему ты упорно называешь его нобелевским лауреатом? – сердится Толя. – Я нашел полный список за много лет, и там нет его фамилии!
– Может, ты смотрел лауреатов премии мира?
Пока мы препираемся, отец максим быстро нажимает кнопки айфона.
– Вы правы оба, – смеется он. – Лоуренс Даррелл действительно был выдвинут на нобелевку по литературе, но не прошел по конкурсу!
У лодочного сарая дремали три грека. Один, в приспущенных красных трусах, возлежал на кушетке. Круглый, покрытый курчавыми волосками живот мерно вздымался и опадал. Другой
– Э, насчет лодки. – Я мотнула головой в сторону прибоя, где покачивались три белых плавсредства. – До Калами нас не довезете?
Тот, который дремал в кресле, приоткрыл глаз и задумчиво почесал грудь.
– До Калами? —Он замолчал, словно припоминая название деревни, которая находилась в десяти минутах пути на катамаране. – нет, мы сдаем лодки только на целый день. Он бессильно уронил поднятую для чесания руку и закрыл глаз. Я вернулась к столику.
– Это вы заказывали такси на четыре часа? – спросил вдруг официант.
– Да, заказывали, сразу, как пришли, заказывали! – встрепенулись мы, пораженные, что такси по-явилось вовремя. – неужели пришло?
– нет, но я подумал, что пора позвонить. – Официант подхватил опустевшие тарелки. – Еще вина?
– Пошли купаться! – сказал отец максим.
Выкидывая над водой руки, мужчины быстро поплыли к буйку. Я потопталась на мокрой гальке, глядя им вслед с вечной тревогой: ну вот, почему обязательно надо заплывать так далеко?
«Впрочем, – подумала я вдруг свободно и расслабленно, – вдвоем не страшно». И нырнула в теплую воду.
3
Я просыпаюсь раньше цикад. Дома, яхты, сады – все недвижимо, как театральная декорация, и я, зрителем расположившись на балконе, жду начала спектакля.
Первый звонок подает петух. Как настройка оркестра, звучат птичьи голоса. Солнце встает, выпуская розовые, как пальчики, лучи: вот она, розовоперстая заря! Зашевелились яхты, одна, другая… По очереди, куст за кустом, вступает хор цикад. Около двери Белого дома останавливается пикап, оттуда вылезает коренастый грек, неся на одной руке тунца, мокрого, с выпученными глазами. на камнях появляется первый пловец, потягивается во всю ширь и с размаху сигает в воду. Веером разбрасывая белую пыль, несется катер с лыжником на полусогнутый ногах. С террасы тянет яичницей и беконом. Мы уезжаем. Вещи собраны, такси заказано за два дня.
– Я искупаюсь напоследок?
Я сижу на теплом, не остывшем за ночь камне, обхватив ноги. Муж вышел на берег, постоял немного, глядя на залив. Капли воды переливались на загорелой коже.
– Пора, – сказал он наконец, – пойдем. – И протянул мне руку.
Все стало ясным в белом свете дня, отчетливым и законченным, как замысел. Как божественный замысел. Я увидела, явственно и спокойно, как однажды, в положенный нам день, он также протянет мне руку и скажет:
– Пора. Пойдем.
Там где водятся ангелы.
С высоты, например с самолета, Халкидики похожи на трехпалую ладошку.
Три пальца: нарядная Кассандра, лесистая Ситония и благородный Афон. наша деревня расположена на том краю Ситонии, который узкий пролив отделяет от полуострова, где обосновалась знаменитая монашеская республика. И хоть каждое утро, если, конечно, не проспал, выходи на балкон и любуйся, как солнце встает над Афоном.
Глава 1
Прямо напротив горы
Если заплыть далеко, так, чтобы вода до-ставала до шеи, то можно увидеть всю деревушку разом.
Золотистая дуга пляжа с цветастыми зонтиками и рядок белых домиков с плоскими крышами с двух концов ограничены утесами. Позади пансионов лежит единственная продольная улица с лавочками, тавернами и таким же строем домиков, только подешевле тех, что с видом на море. Параллельно улице несется автострада, за ней – несколько вилл, и все это огораживается круглой, как высокий испанский гребень, линией лесистых холмов.
Главная улица пересекается ручейком, который зимой течет с холмов в море, а летом пересыхает и служит межой между тихой частью деревушки и торговой, туристической.
Песок на пляже – золотой. Не метафора, нет. Рядом с Афоном обнаружили золотую жилу, и пирит —обманка, которая всегда сопровождает драгоценный металл, – рассыпан в здешнем песке, как крупа, взвесью стоит в прибрежной волне. Обманка, но очень красиво. В каком-то смысле все-таки получилась метафора. На самом краю деревни высится красивый византийский храм, к которому жмутся одноэтажные оштукатуренные домики, крытые черепицей. Это и есть натуральная деревня, какой она была до туристического расцвета.
В кофейне на площади, где стекаются тесные по-перечные улочки, я увидела панорамный снимок деревни в семидесятые годы. Храм, десяток домов с виноградниками, рыбачьи лодки, сети…
Вся эта белоснежная туристическая красота построена уже в новейшую историю, на гранты Евросоюза.
С позапрошлого года, когда мы впервые оказались в этом местечке, многое изменилось. Там, где была булочная, теперь подают кофе;таверны, где столики стояли прямо на траве, дотянулись прямо до пляжа, и даже в нашем пансионе обновили винтовую лестницу. Признаться, боялась увидеть следы экономии и упадка, – ничего подобного! В лавочках не протолкнуться, вечером в ресторане не найти свободного места, а променад, который прежде заканчивался у сухой речушки, теперь дотянулся до края деревни.
– Как бизнес? – спросила я хозяина нашего пансиона.
Лицо Кристоса, всегда сияющее навстречу постояльцу, мгновенно приняло печальное выражение. Повернувшись спиной к переполненному дому, где мы, кстати, свою комнату бронировали с января, он покрутил в воздухе руками и вздохнул:
– Ни шатко ни валко.
– Кристос, – рассмеялась я, – мне иногда кажется, что вы, греки, дурите всю Европу.
Кристос приглашающе махнул рукой, и мы сели за белый столик под виноградной лозой.