Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
Ахука взмахнул рукой: не отставайте. На них уже начали оглядываться сидящие. От Уха Памяти поднялся человек и загородил им дорогу. Длинный, ясноглазый, костлявые плечи подняты. «Привяза», — нетерпеливо подумал Колька.
— Ахука, — проговорил костлявый, — надо ждать беды.
— Пропусти, мы торопимся.
— Наблюдающий Небо, остерегись!
— Остерегись ты, Потерявший имя! — Ахука, как зверь, оглянулся и рывком обошел незнакомца. Тот грустно улыбнулся, и Колька постарался запомнить его тощую фигуру. «Чудак печальный и опасный», как сказал Пушкин, —
Наверху было жарко. По склону играли другие музыканты, и люди были другие. Вот Брахак. Губы сжаты, как ребро линейки. Жестом отозвал Ахуку. Их разговор был тих и краток, но кое–что удалось подслушать.
Брахак советовал Ахуке охранять пришельцев этой ночью. Высказался и вернулся в подземелье — мрачно, не попрощавшись.
Все это было неприятно; опасно, быть может, но в бедной Колькиной голове уже стонало: хватит, перестаньте, я человек тоже — дайте вздохнуть! Ахука почти бегом ринулся с холма, в беспощадном темпе привел к лечилищу и выговорил одним духом: «Я произношу важное: без меня лечилища не покидайте — вернусь до заката».
— Останься, Ахука! — почти взмолился Колька, а Володя жалобно протянул руки — куда там… С дерева съехал Тарас Бульба, держа под лапой колчан, лук и другое снаряжение, и Ахука исчез.
Володя посмотрел ему вслед и нырнул в лечилище.
Колька еще немного постоял на поляне, жмурясь от головной боли и соображая: Брахак спросил, как его зовут; Ахука назвал костлявого «потерявшим имя» — возможно, общение с Великой Памятью чревато распадом личности? Да их там сидело несколько сотен, что же они, глупые? Нет, положительно не следовало отпускать Ахуку!
Глава 8
Рафаил лежал тихий, розовый. Бритый. Володя стоял над ним с застывшей на лице счастливой улыбкой. Больной спал, посвистывая вздернутым властным носом. Хоть здесь все спокойно. Колька рухнул на лежанку, взялся за виски.
— Бурмистров, болит голова?
— Кажется, болит. От голода, по–моему, а здесь пусто.
…«Йе–и–о», — провизжали голоса, завертелись оранжевые пятна. Кудрявая девушка стояла рядом с ним, протягивая ему сверток, вроде блинчика с мясом. Колька пробормотал: «Прохладного полудня…»
— Прими это и съешь. Это бахуш.
Он, морщась, разломил сухой лист обертки. Внутри были сушеные белые черви, какие попадаются в яблоках, но крупные, парафиновые — гадость.
— Оч–чень вкусно, похоже на снетки, — сказал Володя. — Ешь, ешь! Это не черви, — он хрустел «бахушем» вовсю.
— Ну, другая гадость, — он нерешительно попробовал, и вдруг набросился и пожирал хрустящие соленые штучки, как собака жрет траву весной — с бессознательной жадностью. Голова пошла проясняться после трех глотков, спадала боль, как газ из воздушного шара.
— Сушеные брюшки насекомых, по–видимому, термитов, — заметил Володя.
Повеселевший Колька спросил:
— А «снетки» — тоже термиты, энциклопедист?
Кудрявая пробежала, принесла свернутый кульком лист с кучей плодов. Колька, морщась от уходящей боли, смотрел, как она бежит. Умеет бегать, эстетика движений — что надо… Ох, что за аппетит, чертовщина!
Они ели так, что треск стоял в лечилище. Остановиться было невозможно.
— Сиги, — пробормотал Володя, — необыкновенно вкусны с белым столовым вином, смотри нумер 1250.
— Это сиги, а снетки?
— «Привозятся в Петербург только мороженными. Это — самая мелкая рыба…» — и дальше: — «их совсем не потрошат, промыв только как можно лучше, осушить на салфетке…»
— Ох–ха–ха, — заходился Колька, — отлично! «К каждой книге приложен следующий мой штемпель!»
Хорошо. Будто они сидели в уютной кухне Клавдии Ивановны, и Вовка, забавляясь, цитировал на память целые страницы из книги «Подарок молодым хозяйкам, или средство к уменьшению расходов» — толстый золоченый корешок красовался на полке, рядом с эмалевыми вместилищами для круп…
Девушка наблюдала за ними внимательно.
— Ну, посмеялись, и к делу. Задаем вопросы, Вова? Х–м… — он сморщился от усилий и заговорил на раджана, слушая свой голос:
— Прохладного полудня тебе… — ничего, получалось на раджана. — Мы не знаем твоего имени.
— Дхарма мое имя, — тихо, певуче, с легким придыханием на горловых звуках. — И вам прохладного полудня, спрашивайте…
— Как ты знаешь, что мы желаем спрашивать тебя? — он говорил почти свободно, аи да Великая Память! Чудо состоялось, гляди–ка…
Дхарма склонилась к больному, тронула его ладонью и распрямилась, как пружинка — пришлось отвести от нее глаза.
— Как я знаю, — повторила она рассеянно. — Тебя и Володи–я обучала Нарана. Спрашивайте.
— Спрашиваю: кто и из какой касты поможет нам, сопроводив к железному дому? Мы хотим отправиться туда с возможной поспешностью.
Она посмотрела еще внимательней.
— О, да ты воистину Адвеста… Тебе ведомы касты?
Он покраснел. «Адвеста» — шустрый, ловкий: Прилепили кличку! Но действительно, названия каст сами поднялись из памяти: Управляющие Равновесием, Воспитатели, Врачи, Наблюдающие Небо, Художники, Певцы, Кузнецы… Он повторил их по–русски — Володя поспешно чиркал карандашом, записывая — следовательно, их обучали в разном объеме…
— Отвечаю тебе, — говорила Дхарма. — О вас печется Брахак, Управляющий, и Ахука, Наблюдающий Небо. Жара спадет через одну дюжинную и, взяв Птиц, они вас сопроводят.
— Понял, Вова? Одна дюжинная — два часа. Каких–то птиц они возьмут — технический термин, по–видимому… Спрашиваю дальше.
Опять на раджана:
— Ты Врач, Дхарма? — она кивнула. — Спрашиваю: позволишь ли ты теперь везти Раф–фаи в железном доме? Далекий и трудный путь.
— Он здоров, — послышался тихий ответ. — У железного дома Врач даст ему бахуш. Вези.