Дом у кладбища
Шрифт:
— Мэг об этом ничего не известно? — спросил Тул.
— Нет, боже упаси, — зашептала матрона. — Ш-ш! Это не она идет?
— Нет, вот она на другой стороне улицы разговаривает с миссис Наттер. Послушайте-ка: эту даму, миссис Мэри — как бишь ее фамилия? — Мэтчуелл, предоставьте мне. Я за нее возьмусь.
Собеседники перешли на шепот. Тул выспросил подробности, и был составлен небольшой заговор. План действий наметили следующий: когда М. М. назначит день, чтобы явиться за деньгами, миссис Макнамара известит доктора, который будет держаться поблизости; когда М. М. явится, любезная леди отправит к доктору посыльного за «мятными каплями», что будет условным знаком; затем Тул потихоньку проберется в спальню миссис Макнамары и спрячется за ковром; там, под предлогом избежать посторонних ушей, хозяйка дома уединится со своей нежеланной гостьей, и сообразительный доктор, подслушав разговор, поймает Мэри Мэтчуелл
Доктор не сомневался в успехе, а план действий представился сангвиническому кельтскому воображению миссис Мак столь легкоисполнимым и многообещающим, что эта достойная матрона, как я полагаю, тут же в порыве благодарности заключила бы маленького Тула в объятия и даже расцеловала, не будь наш ученый медик решительным противником подобных глупостей.
Правда, однако, заключалась в том, что ни доктор, ни его пациентка не способны были верно оценить миссис Мэтчуелл и власть, которой она располагала, а также не имели ни малейшего понятия об удивительных замыслах, зревших в ее мозгу и затрагивавших судьбу не одного обитателя Чейплизода, в то время как никому и в голову бы не пришло, что над этими добрыми, бесхитростными людьми сгущаются тучи.
Итак, доктор, будучи человеком сдержанным, ограничился при прощании сердечным рукопожатием, одновременно похлопав пациентку по пухлому плечу, хитро улыбнулся, подмигнул и выразил готовность поставить полсотни фунтов на то, что «парочка вроде нас этой ведьме не по зубам».
Глава XXXI
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ВЕЛИКОЙ И МНОГОДНЕВНОЙ БИТВЫ ПРИ БЕЛМОНТЕ, В ХОДЕ КОТОРОЙ УЧАСТНИКИ ПРОЯВИЛИ НЕМАЛУЮ СТОЙКОСТЬ И МУЖЕСТВО, ПРИЧЕМ ВЕРХ БРАЛА ПОПЕРЕМЕННО ТО ОДНА, ТО ДРУГАЯ СТОРОНА
Как мы помним, веселый старый генерал Чэттесуорт уехал в Скарборо, а обстановка в Белмонте была далека от приятной, поскольку между обеими дамами вспыхнул раздор. Дейнджерфилд — хитрая лиса — явился со своим предложением прежде всего к тете Бекки, и та его одобрила; приняв решение, принялась осуществлять его со всей свойственной ей пугающей энергией — можно сказать, свирепо. Однако характер Гертруды в последнее время представился в новом, поразительном свете; она воспротивилась тетке с холодной, но необоримой храбростью; с какой стати ей вообще выходить замуж, а тем более за такого противного и хмурого старого джентльмена, как мистер Дейнджерфилд. Нет, у нее достаточно собственных денег, чтобы пройти жизненный путь в безмятежном девичестве, сторонясь любви и ничего не принимая из рук посторонних — ни шестипенсовика. Ведь тетя Бекки сама не была замужем, и разве не живет она счастливо благодаря свободе? До отъезда генерала тетя Ребекка пыталась расшевелить его и заставить действовать. Но к насильственным мерам он был неспособен. Мисс Ребекка едва не пожалела, что сделала его таким размазней. Генерал хотел, чтобы дочь решала все сама. И тете Ребекке, как обычно, пришлось целиком взвалить дело на себя.
С тех пор как между Мервином и Гертрудой Чэттесуорт состоялось объяснение, молодые люди при встрече обменивались самыми короткими приветствиями, отдавая лишь минимальную дань приличиям. Паддок расстался теперь со своими былыми тревогами, а Мервин покорился судьбе не моргнув глазом и, казалось, готов был влюбиться в хорошенькую Лилиас Уолсингем, если бы юная леди ему это дозволила; однако ее отец обронил ряд намеков касательно происхождения и обстоятельств Мервина, и с тех пор ей виделся вокруг этого молодого человека некий зловещий ореол. В самой его красоте чудилось что-то загадочное и роковое, одно его появление вызывало у нее озноб. Лилиас заметила — или вообразила себе, — что Гертруда теперь так же мрачнеет, когда он приближается, и необъяснимым образом боится этого красивого лица, таящего недоброе предвестье.
Тетя Бекки была не из тех женщин, что быстро поддаются усталости или теряют кураж. Сопротивление племянницы раззадорило ее, тем более что за отказом Гертруды от желательной во многих отношениях партии ей виделся некий тайный мотив.
Иной раз, правда, Гертруда казалась не столь непреклонной, но лишь временно, под влиянием усталости, и вскоре битва возобновлялась с новой силой и на прежних рубежах. Как правило, день начинался, я бы сказал, с пикировки за завтраком, далее следовал беспорядочный огонь, сменявшийся иногда открытыми стычками; за случайными военными действиями подходил обеденный час, и тогда семейное общение за столом выливалось почти неизменно в крупную битву. Военная удача, как обычно,
— Вы полагаете, юная леди, что я ничего не вижу и не понимаю, но зрение у меня не хуже, чем у других. Да, мадам, ни в зоркости, ни в житейском опыте у меня нет недостатка, и мой долг перед братом, семьей, имя которой я ношу, и не в последнюю очередь перед тобой, племянница, — употребить все свое влияние, чтобы не позволить тебе совершить глупость, ибо мне сдается, ты задумала такое, о чем в самом скором времени пожалеешь сама.
Гертруда не отвечала, а только глядела на тетку немного странно, с глубоким и тревожным недоумением. Подобные намеки, казалось, смущали ее. Однако она не требовала, чтобы тетя высказалась яснее, и вскоре следовала новая атака, по другому направлению.
Когда Гертруда отправлялась пешком в город, в Королевский Дом или даже повидать Лили (для этого не требовалось пересекать мост), за ней всегда, повинуясь приказу, тащился лакей Доминик — раньше ее короткие вылазки к соседям проходили без сопровождения, — и Гертруда знала, что тетка подвергает своего доверенного слугу ежедневному допросу. Такое положение дел раздражало юную гордячку, она стала хмурой, саркастичной, замкнулась в себе и перестала покидать пределы Белмонта.
Глава XXXII
КАК ЛЕЙТЕНАНТ ПАДДОК И КАПИТАН ДЕВРЁ СВАРИЛИ ЧАШУ ПУНША, А ПОТОМ ПЕЛИ ПЕСНИ И БЕСЕДОВАЛИ
Если бы люди довольствовались своим уделом, не искали лучшего и мирились с тем, что сегодня ничем не отличается от вчера, а завтра — от сегодня, род людской без дополнительных расходов на питание прибавил бы в весе, а сон его был бы глубок и безмятежен. Однако душе человека так же несвойственно отдыхать, как морю или ветру. Вечно мы злоумышляем против собственного спокойствия, но стоит кому-нибудь в толпе зашевелиться, как он начинает задевать остальных, и в результате даже самые безобидные принуждены бороться за свой status quo; [38] временами, решив не шевельнуть и пальцем, не пожертвовать и полушкой ради «продвижения», они волей-неволей принимаются заодно со всеми выделывать разные антраша. Так уж распорядилась природа, а она умеет настоять на своем; она не потерпит, чтобы даже самый пассивный из нас сидел сиднем, и, если нет другого способа, пришпиливает к его подолу хлопушку (страсть или какую-нибудь иную прихоть), и вот толстый увалень неловко скачет, причиняя неудобства окружающим и самому себе. Печально, но это так; нам не дано обрести покой в полной неподвижности. Мы связаны друг с другом множеством сложно переплетенных нитей и не можем совершить, с самыми благими намерениями, простейший, касающийся только нас самих поступок, как то: жениться или нанять на лето дом в Брайтоне — и не задеть при этом десятков достойных людей, не имеющих, казалось бы, с нами и нашими делами ничего общего. В этом отношении человечество напоминает пирамиду из картофелин: стоит задеть одну — и приходят в движение даже те, от которых меньше всего этого ожидаешь. Так и в тесном чейплизодском мирке за едва заметным толчком следовал существенный сдвиг взаимосвязей, и едва ли не каждый сделанный кем-либо шаг в том или ином направлении сказывался, иногда губительно, на судьбе соседа или соседей.
38
Существующее положение (лат.).
Среди прочих лиц, нежданно-негаданно потревоженных, оказался теперь наш друг капитан Деврё. Ночью он получил письмо. Он вернулся из клуба в обществе маленького Паддока; последний только что выступил там с «блештящей» декламацией из Шекспира и был, как всегда в таких случаях, крайне возбужден, расхваливал своему товарищу (которым, между прочим, по-детски восхищался, не вполне его понимая и от этого уважая еще больше) необычайную глубину, многогранность и драматическое богатство шекспировских пьес и уверял, что мало кто постиг их хотя бы наполовину.