Дом веселых нищих

Белых Григорий Георгиевич

Священник переждал, пока утихнет шум, и заговорил:

— Сегодня в третий раз собираемся мы здесь в нашем храме, и с каждым разом я вижу, что нас приходит все больше и больше. Наша мысль воплотилась в жизнь. Основанное нами детское христолюбивое общество теперь будет развиваться и расти.

Голос у священника был тихий и мурлыкающий.

— Третья наша беседа будет о грехе, которому подвержены многие слабые из нас. Грех этот — ложь… Как часто, боясь наказания, скрываем мы правду и лжем близким своим, вводя в заблуждение…

— Замолол, — прошептал Женька на ухо Ро ману.

Роман покосился на десятницу и отмахнулся. А отец Николай, теребя бородку, говорил про женщину, солгавшую Христу, потом стал рассказывать о варенье, которое соблазняет детей.

— Ложь — великий грех, — говорил отец Николай. — Если чувствуешь, что виновен, то иди к матери и скажи: «Да, мама, я виноват, прости меня». Пусть мать даже накажет тебя, будет больно, но совесть будет чиста.

Беседа длилась около часа. Ребята уныло слушали, тихонько перешептывались и переступали с ноги на ногу. Наконец священник перекрестился и сказал:

— Беседа окончена. — И, откашлявшись, запел: «Достойно есть яко воистину…»

Запели и дети. После «Отче наш» десятками подходили целовать крест.

Когда весь десяток Прасковьи Петровны очутился на улице, десятница сообщила:

— Беседы у нас будут каждую пятницу, а по вторникам все приходите ко мне. Я буду учить вас азбуке, будем играть и петь. А теперь — по домам.

ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ

За забором, на пустыре, окруженном военными сараями-складами пышно зеленели лопухи. Здесь было всегда тихо и таинственно. Только пчелы жужжали да стрекотали кузнечики.

Роман вырыл под забором лазейку и теперь почти каждый день бывал на пустыре. Сначала ходил один, потом сказал ребятам.

Лежа в лопухе, ребята рассказывали сказки, ловили пчел или придумывали, как бы насолить Прасковье Петровне, которая теперь мучила ребят грамотой.

Однажды Роман дольше других задержался на пустыре. Был вторник. Все ушли домой обедать и переодеваться. Вечером надо было идти к десятнице. Оставшись один, Роман лег на траву и задумался.

Знойная тишина была наполнена неуловимыми шорохами. Не то трава шелестела, не то шуршали ползавшие букашки. Солнце палило, и даже небо слепило глаза. Над головой, заслоняя свет, тихо качались изумрудно-зеленые, с темными жилками лопухи.

Жара сковала тело. Ленивые и несуразные мысли бродили в голове. Почему-то представился дед, который где-то в городе толкает, напрягаясь, тяжелую тележку с ящиками щелока и отыскивает какую-нибудь Гагаринскую или Абросимову улицу. Подумал о матери и сразу представил себе, как она стоит, согнувшись над лоханкой, в прачечной, и удушливый, вызывающий кашель густой пар поднимается от воды.

«Плохо им, — подумал Роман. — В такую жару шевельнуться трудно, а тут на-ка работай».

Вдруг рядом зашумела трава.

Роман вздрогнул и приподнялся.

Около него стоял Иська.

— Что тебе? — спросил Роман, сердясь, что прервали его приятное одиночество.

Иська испуганно моргнул и отступил на шаг.

— Я хотел спросить… — Иська переступил с роги на ногу.

— Ну, говори.

Куда вы ходите?

— Вона что, — Роман улыбнулся. — Мы учиться ходим к десятнице.

— А мне нельзя?

— Тебе? — удивленно спросил Роман. — Вот уж не знаю. Да, наверное, можно, только спросить надо.

— А ты спроси.

— Не знаю я. — Роман колебался. — Опасно с тобой, опять что-нибудь выйдет.

— Да что ж выйдет? Ты только спроси. А я тебе пуговиц с накладными орлами дам.

— А сколько?

— Пять штук дам.

— Ладно, спрошу, — сказал Роман. — У десятницы сегодня спрошу. А ты на улице жди. Если можно будет, я выйду за тобой.

В шесть часов ребята собрались на площадке и шумной гурьбой пошли к десятнице.

Шли ребята не торопясь, останавливаясь на мостах, плевали на проходящие буксиры и пассажирские пароходики. Украдкой оглядываясь, Роман видел Иську, который тихо шел сзади.

Прасковья Петровна жила на Крюковом канале, в большом сером доме с высокими узкими окнами.

Дойдя до дома, ребята поднялись по широкой парадной лестнице во второй этаж и позвонили.

Дверь открыла прислуга, старая ворчливая женщина. Ребят она не любила. После их ухода всегда приходилось снова убирать комнаты.

Пройдя в прихожую, ребята разделись и один за другим вошли в гостиную. Там уже суетилась Прасковья Петровна. Рассаживала девчонок имальчишек на мягкие стулья, покрытые белыми чехлами.

Ребята сели и замерли, как приговоренные к казни, робко поглядывая на массивные шкафы и развешанные по стенам большие портреты каких-то мрачных седоусых генералов.

— Богато живет… Здорово богато, — прошептал Женька на ухо Роману. — Ишь комодов-то сколько!

Прасковья Петровна достала из шкафа пачку книг и тетрадей и положила все на стол.

— Ну вот, дети, — заговорила она. — До сих пор мы занимались без книг. Это было неудобно. Теперь совет десятниц купил на свои деньги буквари и тетради. Сегодня я раздам их вам, и мы будем учиться по книге.

Десятница развернула пакет и стала оделять каждого тетрадями и букварями, на обложках которых были нарисованы позолоченные подсолнухи и славянскими буквами напечатано:

ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ

После раздачи начали заниматься.

— А-а, — тянула Прасковья Петровна, тыча пальцем в знак, похожий на воротца. — Это «а». А это «бе».

— «А», «бе»… — уныло повторяли ребята и незаметно развлекались, кто чем мог. Одни смотрели на улицу, где вереницей ползли телеги и бежали прохожие, другие разглядывали картинки. Прилежно занимались одни девочки.