Дома мы не нужны. последняя битва спящего бога
Шрифт:
Левин едва не поперхнулся нежнейшим паштетом; Клеон говорил на древней латыни, и Барух его прекрасно понимал. Для пробы он, откашлявшись, произнес совсем коротко: «Кто?»
Раб у двери (высокопоставленный, но все таки раб) если и удивился забывчивости хозяина, виду не подал, и так же торжественно произнес:
– Терентия Квинтилла, дочь Августа, и Ливия Терция, дочь Сципиона.
Девушки – а это, судя по именам и нарядным девичьим столам – были дочери знатных патрицианских родов, словно ждали этих слов; они действительно прозвучали как приглашение. И молодые патрицианки вплыли в залу
– Нет, – отметил он памятью хозяина дома, вскакивая навстречу гостьям, – никакого восстания еще не было. Хотя имя Спартак достаточно известно.
Впрочем, о знаменитом гладиаторе можно было подумать и позже, а пока он отпустил вожжи, разрешил рассыпаться в приветствиях:
– Божественная Ливия Терция, великолепная Теренция Квинтилла, как мне выразить ты радость, что испытал я, лицезрея ваши лица, пред которыми бледнеют лик и греческих, и римских богинь…
Левин с удивлением отметил, как ловко он спрыгнул с ложа, несмотря на застарелый радикулит, и как непривычно плоско у него под туникой – там где раньше он гордо похлопывал по отчетливо выпирающему пузу.
– Черт возьми, – он, как обычно в минуту волнения, перешел на русский язык, – что вокруг происходит? Куда я попал? И сколько мне теперь лет – не скажешь, барышня?
Барух повернулся к стоящей впереди подруги (а может и наоборот, соперницы – кто их знает?) красавице с вопросом, на который она, естественно ответить не могла. Но ответила!
– Двадцать, не больше, – на чистейшем русском языке произнесла Ливия Терция, изумившаяся как бы не больше его.
– Как?! – воскликнула пораженно Теренция Квинтилла – не менее чисто на языке Пушкина, – вы говорите по-русски?
Левин когда-то давно, в школе, пытался представить себе, что такое немая сцена. И только сегодня не понял, а до дрожи в коленках прочувствовал, что это такое! Секунды тянулись и тянулись; рабы (в их числе и две рабыни, занырнувшие в двери следом за госпожами) кажется даже боялись вздохнуть. Наконец Левин не выдержал первым:
– Давайте знакомиться по-настоящему. Может вместе поймем, что за ерунда тут творится. Я Барух… точнее Борис Николаевич Левин; родился в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году в Самарканде; русский еврей. В девяносто втором эмигрировал в Израиль, работаю… работал в Хайфе электриком. Сейчас изображаю здесь хозяина дома – патриция Марка Туллия.
– А я Света; Светлана Кузьмина, тоже шестьдесят третьего года рождения. Учительница начальных классов из Вологды. Как попала сюда, не знаю. Ощутила себя в облике этой самой Ливии, после того, как, – девушка помялась, но все таки решилась продолжить, хотя видно было, с каким трудом она выталкивает из себя слова, – после того, как прыгнула с седьмого этажа, в окно собственной квартиры. Сама.
Она с непонятным вызовом посмотрела на Бориса, и тот смутился, пробормотал негромко:
– Были причины?
– Нет, – все с таким же вызовом отрезала Светлана, – не было причин ни умирать, ни жить. Ничего впереди не было – ни любви, ни одного родного человека. Только одиночество и зов бездны. Вот я и поддалась этому зову.
Она уставилась на Бориса своими огромными глазищами, и парня (а как еще его называть, двадцатилетнего?) словно объяло теплым облаком нежности – той самой, которую девушка копила всю жизнь.
– Эй, – достучалась до его сознания откуда-то издалека вторая девушка, – а мне представиться можно?
– Давай, – очнулся Борис, все еще пребывая в необыкновенно приподнятом состоянии духа.
– Я Жадова, Ирина Васильевна, окончила консерваторию по классу фортепиано; работала в музыкальной школе, в Самарской области. Тоже, как бы это сказать…
– Одинокая, и без всяких шансов, – подсказал Борис, и смутился от собственной резкости.
А Ирина не обиделась, кивнула:
– Какие уж шансы в пятьдесят четыре года.
– Ну сейчас тебе я бы больше восемнадцать не дал, – гораздо мягче польстил ей Левин, – наверное от женихов отбоя нет?
– Здесь с этим строго, – не согласилась девушка.
– И как же вы, такие красивые, тут оказались?
– Я, – пожала плечами Светлана, – до земли не долетела. Оказалась прямо перед дверьми этой комнаты. А когда услышала, как меня зовут – по здешнему имени, вошла в открывшуюся дверь. Так что вы первые, кого я здесь увидела.
– Аналогично, – кивнула ее новая подруга.
– Ну тогда, – замер на мгновенье Борис, размышляя, какой из своих двух, даже трех натур отдать сейчас предпочтение; русская пересилила, – не отметить ли нам это событие бокалом подогретого вина, да под мировую закусь. Пробовали когда-нибудь паштет из соловьиных языков; а омара со спаржей?
– А ты? – засмеялась, еще раз обдав парня теплым облаком благожелательного тепла, Света Кузьмина, она же Ливия, дочь Сципиона.
– А как же, – важно кивнул Левин, и тут же, не выдержав, прыснул, – только что.
– Ты еще скажи, что мы тебе помешали, – присоединилась к их веселью Ирина, подхватывая Кузьмину под локоть.
Марк Туллий оглядел критичным взглядом стол; все было как в лучших домах… тьфу ты – Лондон-то, наверное, еще не построен; Рима, конечно. Впрочем его дом в Падуе немногим римским уступит…
Девушки, несмотря на внешнюю хрупкость, аппетитом обладали отменным. Может они тоже опасались, что этот сон кончится, и придется вернуться к блюдам, приготовленным собственными руками из продуктов, закупленных в «Дикси» про запас? Да и Левин не отставал от них, хотя успел нахвататься изысканных яств до прихода гостий. Римские патриции с душами и здоровыми аппетитами русских, казалось перепробовали все на столе; чужая память услужливо подсказывала: эти устрицы из южной Италии, целиковый журавль из Греции, рябчики (есть ли в них все же кости?) из Малой Азии… Лед в новых бокалах с вином из собственных ледников, так же, как из собственных угодий вон та огромная курица с хрусткой корочкой, размерами превышающая крупного гуся.